– Хорошо, – тихо проговорила Рене. И от увиденного в голубых глазах облегчения захотелось порвать на клочки этот несправедливый мир.
В свою крошечную квартирку на втором этаже она ввалилась уже после полуночи. Взглянув на электронный циферблат, Рене хмыкнула новому рекорду и медленно сползла на холодный пол. Сорок часов. Наверное, стоило засунуть свою гордость подальше и взять у Ланга отгул. Но кто бы мог подумать! Рене покачала головой, а затем ласково огладила бок аккуратно поставленной рядом гитары. Лучшие деньки той давно прошли, но струнная красавица по-прежнему звучала звонко и чисто. Рене опёрлась головой о стену и смежила веки. Следовало бы встать и почистить зубы, но сил уже не было. Полицейские ушли лишь полчаса назад, успев поговорить со всеми, кто ещё находился в центре. Рене попросили не уезжать из города, на что она фыркнула и попросила перестать пачкать жирными отпечатками шкаф с медикаментами. В общем, голова гудела от событий, ноги от работы, а руки… руки вообще ничего не чувствовали, потому что окоченели. Стянув с себя тощий шарф, Рене расстегнула куртку и кинула её тут же на пол. Завтра… Она всё сделает завтра.
Со стоном поднявшись на ноги, словно совершив восхождение на Кордильеры, Рене огляделась и тяжело вздохнула. Какой же… бардак. Почти как у Ланга. Пробормотав что-то про необходимость уборки, она прошаркала в ванную, оттуда на кухню за стаканом воды, потому что есть уже давно не хотелось, а дальше – кровать и забвение.
Утро наступило совсем неожиданно. Словно кто-то щёлкнул в голове выключателем, и Рене открыла глаза. За окном стояла унылая хмарь, в комнате гуляли привычные сквозняки, радио бубнило нечто настолько безрадостное, что не хотелось даже вникать. С тихим вздохом выбравшись из теплой кровати, она попробовала кончиками больших пальцев холодный пол, поморщилась, а затем решительно встала. Ступни мгновенно свело, а в мышцы будто воткнули тысячу игл. Невольно охнув, Рене накинула старую кофту и похромала к окну отдёрнуть выгоревшие жалюзи.
Дальше стало понятно, что день окончательно не задался, когда помимо нагонявшей тоску музыки, вселенная обрадовала отсутствием горячей воды, сломанным бойлером и опоздавшим автобусом. И когда на полчаса позже положенного Рене всё-таки ворвалась в отделение, то вдруг вспомнила, что забыла дома обед. Но, всё это было только началом. Никто не знал, где крылись истоки проблем, что как снежный ком неслись со склона горы и были готовы вот-вот раздавить ничего не подозревавшую Рене. Быть может, дело было в вечере вчерашнего дня, а вероятнее, всё началось раньше – со смерти профессора Хэмилтона. Но кто теперь разберёт… Однако у запутавшейся в своих же ходах вселенной случился цугцванг, и каждый следующий шаг неизбежно вёл к катастрофе.
Оповещение о чрезвычайной ситуации застало Рене в одной из процедурных, где во время осмотра у пациента случился спонтанный пневмоторакс. И она не обратила бы на привычный сигнал внимания, – ради бога, это крупнейшая больница Монреаля! – кабы не одна мелочь. Нюанс, что носил имя её головной боли.
–
За почти три месяца работы в отделении хирургии Рене чётко усвоила две вещи: нельзя пить воду из кулера и… доктора Ланга вызывают только, когда дело дрянь. В те моменты, когда пациент примерно уже на три четверти мёртв или разобран на мельчайшие составляющие. Энтони могли выдернуть среди ночи или во время другой операции, и тогда приходилось заканчивать за него, а потом мчаться заново мыться. Эти случаи всегда были сложными. Настолько трудными, что порой хотелось разреветься от напряжения или усталости. Но только они могли научить Рене тонкому искусству спасения жизней.
Так что, к тому моменту, как она влетела в помывочную, там уже было людно. Гремели столы с инструментами, из-за приоткрытой двери надсадно пищала аппаратура, и только Энтони невозмутимо стоял у стены, разглядывая носок своего левого ботинка. В любимой позе, скрестив на груди руки, он будто бы никуда не спешил, но вид его спокойного, почти каменного лица оказался для Рене неожиданным. Резко остановившись, она недоуменно взглянула на Ланга, а потом перед глазами взорвались фейерверки мигрени. Стало понятно, что вчерашняя тварь не ушла. Наоборот, она разрослась и пустила корни в каждую клеточку тела доктора Ланга. И с лёгким налётом фатальности Рене вдруг подумала, что выполни она вчера пустяковую просьбу, ничего бы этого не было. Ничего…
– Иди мойся, – пришёл короткий приказ.
Казалось, Энтони даже рта не раскрыл, настолько старался не шевелиться. Итак, понадобилось две недели, чтобы его мигренозный статус достиг апогея.
– Ну! – нетерпеливо выдохнул Ланг.
– Одна? Я не могу… – растерялась Рене.
– Ланг! Где тебя носит, – донесся знакомый голос, и Энтони медленно прикрыл глаза.
– Мойся, – отрезал он, а затем оторвался от вертикальной опоры, но лишь для того, чтобы шагнуть навстречу к Рене и едва ворочая языком произнести: – Это твой пациент. Действуй.
– Энтони! – раздался удивлённый вздох совсем рядом. Доктор Фюрст стоял в дверном проеме в операционную и, кажется, не мог поверить в услышанное. – Стажёру рано…
– Мойся! – перебил Ланг.
Это был очевидный приказ, ослушаться которого Рене не могла. У неё попросту не открылся для этого рот. Но она перевела взгляд на дёрнувшегося к ним анестезиолога, и первое, что бросилось ей в глаза, – испуг. Алан Фюрст казался не просто встревоженным. Он был едва ли не в панике, отчего внутри что-то противно кольнуло, а затем отвратительно взвыл длинный шрам. Рене сглотнула. Тупик! Они все в тупике! От этой мысли почему-то стало тоскливо и страшно. Не лучшие эмоции перед операцией.
– Ей рано работать с такими травмами, – процедил Фюрст и сжал тонкие бледные губы так сильно, что россыпь веснушек вспыхнула вокруг них яркими пятнышками, точно пыльца от цветков. – Ты рискуешь жизнью пациента.
– Она старший резидент…