32

Я передала капитану его слова, и мы поплыли дальше, в ночи: капитан, две ее ученицы и матросы на борту корабля. Мы шли на бой, хотя в нашем отряде не хватало одного бойца. Матросы никогда не становятся учениками – тут нужны совсем другие навыки, и матросы, как ни странно, вечно задирают нос по этому поводу (мол, им-то сноровки не занимать), – но даже если бы подобное повышение по службе было возможно, многому ли научишься за одну ночь?

Мы плыли в полной боеготовности, с гарпунными пушками на спинах.

Да. Мы шли на бой.

Деметрий был прав. Я не знала саму себя. И до сих пор не понимала, зачем посулила ему спасение – впрочем, к тому времени он так ослаб, что конец близился неизбежно. Впрочем, откуда мне знать? Я ничего не смыслила в биологии людей.

Смогла бы я его убить? Ведь люди погубили мою мать, Трежер и бесчисленное множество китов…

Люди – да. Но не этот человек. Мы оба хотели друг друга спасти.

Поэтому… пришла пора узнавать себя.

– Тебе следует думать о нас, – сказала плывшая в стороне Виллем. – А ты о ком думаешь? О Трежер?

– Если честно, сама толком не пойму.

– Ее смерть потрясла меня сильнее, чем гибель целого стада. Это плохо?

– Просто она занимала больше места в твоем мире, чем незнакомое стадо.

– Ты, как всегда, рассудительна, Вирсавия.

Эти слова заставили меня задуматься. Виллем была столь беззаботна, столь глубоко погружена в свой крошечный мирок, столь – как ни тяжело признавать – узколоба… Капитанами такие не становятся.

– Что ты имеешь в виду? – спросила я.

– Ты подмечаешь то, чего не видят другие.

– Возможно.

– Это еще не значит, что ты права.