- Заложишь? – голос его упал до шёпота. – Я не себе, просто попросили наточить…
Я повертел финку в руках. Лезвие ещё тёплое и носит следы абразива – действительно, точили... Впрочем, это может быть всего лишь последняя операция в так сказать, «технологическом цикле».
- Сдался ты мне… - я старался, чтобы это прозвучало по возможности пренебрежительно. – Да и западло стучать, не по понятиям это. Давай-ка лучше так сделаем…
Я взвесил нож на ладони.
- Почём драпчик? В смысле – за сколько собирался продавать? Только не ври больше, не поверю.
Копытин шмыгнул носом.
- За пятьдесят рублей сговорились.
- Недурственно. Ножен, конечно, нет?
Он помотал головой.
- Портяночники…
Я слабо ориентировался в текущих ценах, поскольку своих денег не имел, да и тратить их в коммуне было негде. По идее, за работу в цеху мне шла кое-какая зарплата, но пока ещё я не получил на руки ни копейки. Но я представлял, что килограмм хорошего мяса, баранины или говядины, стоил на базаре около червонца, полулитровая бутылка водки тянула, в зависимости от качества, от девяти до двенадцати рублей, а за кусок едкого, воняющего хлоркой мыла пришлось бы выложить чуть больше рубля.
- Ты, эта, отдай, пока не увидели… - начал Копытин, но договорить ему я не дал.
- Погоди ты, не кипешуй!
Я снова взвесил нож в ладони. Лезвие достаточно мощное, в обушке не меньше четырёх миллиметров, ручка удобная, ухватистая, и балансировка приличная - при случае нож можно и метнуть. А что работа грубовата, так мне его не на полку, в коллекцию…
- Видел мои часы, которые я вчера в спальне показывал? Так вот, я тебе отдам их за это перо. Корпус из серебра, механизм прежних времён, швейцарский, за них в любой часовой лавке не глядя семь червонцев дадут. Ну что, разойдёмся краями?
Я нисколько не кривил душой. Часы были чуть ли не единственным моим имуществом, унаследованным от «реципиента» - судя по гравировке на внутренней стороне крышки (действительно серебряной, тут я тоже не соврал) они раньше принадлежали Давыдову-старшему. Сам Лёха нипочём не расстался бы с такой памятной вещью – раз уж сумел сохранить её и во время бегства с КВЖД, и в детском доме, и потом, по дороге через всю страну, сюда, в коммуну. Но для меня-то часы не составляли никакой ценности, кроме сугубо денежной, а вот финка мне сразу приглянулась. Осталась ещё с хулиганской юности, проведённой в Москве семидесятых, привычка носить в кармане ножик – «пёрышко», как мы тогда говорили, подражая блатным. Нет, не подумайте чего, мне ни разу не приходилось пускать его в ход против людей, а вот в иных ситуациях хороший клинок может оказаться незаменимым… например, если всё же придётся удирать из коммуны.
Уже под конец дня, когда мы всей гурьбой торопились на ужин, я улучил момент я спросил Марка: неужели пацаны ходят по коммуне с ножами в карманах?
Он усмехнулся и ответил, что да, случается, но только у новичков, да и то, самых глупых. Бывает, что делают на продажу или на обмен – но и это нечасто. Если попадёшься с подобной «контрабандой», то не избежать выволочки в рапорте, да и перед общим собранием придётся отдуваться.
Я не стал признаваться – не хотелось выглядеть в глазах друга тем самым глупым новичком. Марк, конечно может оставаться при своём мнении, тем более, что после трагической гибели отца у него к ножам особое отношение. Я заметил, что он вообще старается не брать ножи в руки - даже столовые, делая исключение только для маленького перочинного, с перламутровой ручкой. Но... как там говорил Чёрный Абдулла? «Кинжал хорош, для того, у кого он есть, и плохо тому, у кого он не окажется в нужное время…»
После обеда коммунары из всех отрядов бегали, как ошпаренные, таская на заветную поляну кто горбыль, кто армейские шатры, свёрнутые в длинные тяжёлые брезентовые колбасы, кто разобранные железные кровати из кладовки – отдельно рамы с панцирной сеткой, отдельно спинки, декорированные облезлыми прутьями и никелированными когда-то шишечками. Работа кипела, и пришлось нам уже во второй раз отменить тренировку с девушками.