Гринберг отлепился от стены. Его пошатывало.
- Погоди, Лёх. Я, кажется…
И стал медленно оседать на пол - мягко, как тряпичная кукла, которой обрезали ниточки. Я едва успел его подхватить, подвёл к раковине и плеснул в лицо холодной водой из-под крана. Марк захрипел, закашлялся, потом припал к крану и долго, жадно пил.
- Честное слово всё расскажу, только помоги мне дойти до спальни, ладно? А то я сейчас, кажется, упаду.
Я подставил плечо – он обнял меня за шею и повис кулём с тряпьём, - и потащился к выходу, молясь об одном: чтобы никто не выглянул из ближайшей двери в коридор и не увидел это жалкое шествие двух калек. Не отстанут ведь, вызовут дежурного, тот немедленно поднимет кипиш, и пожалте в медпункт! А оно нам надо?
Я не заснул, конечно – вместо этого долго лежал в постели, дожидаясь, когда отпустит нервная трясучка. Соседи по спальне давно сопели в две дырочки, Олейник храпел, выводя сочные рулады – и только из дальнего угла доносилось осторожное мышиное копошение. Похоже, Марк оклемался, и, подобно мне, возжелал осмысления произошедшего.
Койка моя стояла под окном, приоткрытым по случаю тёплой майской - да уже почти летней, на календаре-то двадцать шестое число! – ночи. Я выбрался из-под одеяла, вскарабкался на широченный каменный подоконник и сделал знак Гринбергу. Он осторожно, на цыпочках, чтобы не потревожить спящих, пересёк комнату и устроился рядом со мной.
Сидеть здесь было очень удобно, и я после недолгих колебаний распахнул окно настежь и свесил ноги наружу, на улицу. Рама немного мешалась, но зато теперь можно было заглядывать вниз и болтать босыми пятками над газоном на шестиметровой (в главном корпусе были высоченные потолки) высоте.
…Да, хотя и память Алёши Давыдова сгинуло неизвестно где – похоже, подростковое тело всё же берёт своё, исподволь, кусочек за кусочком, подчиняя себе сознание…
Впрочем, сейчас не до рефлексии.
- И давно это у тебя? - я мотнул головой в сторону двери в коридор, имея в виду давешнее происшествие в умывальне. - Часто используешь, или как?
- Нет, совсем редко. – вздохнул Марк. – Всего-то раза три или четыре, и по большей части, в детском доме, до того, как меня отправили в Москву. Был там один тип, всё надо мной издевался. Сначала я терпел – а что сделаешь, если ему лет семнадцать и нож в кармане? Да там вообще та ещё публика была, не то, что здесь. У него целая шайка подпевал имелась, и все их боялись. А потом он захотел меня… это самое… ну, как женщину…
Марк порозовел и закусил губу.
- Что? Трахнуть… в смысле, изнасиловать?
Он покраснел ещё гуще.
- Да. Говорит – снимай штаны и становись на карачки, жидёнок, а то на ремни порежу! Ну, я и понял, что хуже уже не будет. И – получилось! Он затрясся, совсем как Гоменюк сегодня и убежал. И с тех пор так меня боялся, что старался обходить. Встретит, бывало, в коридоре – поворачивается, и бегом назад! И другие его дружки держались подальше, наверное, он им всё рассказал. А потом меня в Москву увезли.
- Всё с тобой ясно... – хмыкнул я. Грустная история, но, увы, достаточно банальная. В детских домах и приютах подобные вещи происходили регулярно, и не только среди воспитанников. Случалось, и сотрудники, пользуясь служебным положением, не брезговали юным телом. - Вообще-то, полезное свойство, если его развивать, конечно.
Марк повозился на подоконнике и тоже перекинул одну ногу наружу.
- Это по заказу не получается. К примеру, когда на наш дом напали, я пытался остановить араба с ножом, который на отца набросился, и не смог. Изо всех сил старался – и не смог! Дядя Яша тоже потом говорил, что мне надо тренироваться. Даже обещал показать какому-то человеку, который здорово разбирается в таких вещах.
…Опять дядя Яша! Я, подобно охотничьей собаке, сделал стойку – мысленно, конечно…