Она подвинулась ближе к окошку.

- Очень!

Не стала я кривить душой.

- Эти земли  всегда принадлежали роду Снежных, а теперь ты их хозяйка. И только в твоих силах возродить их былое величие.

В её словах чувствовалась какая-то горечь и обречённость. Словно женщина не верила, что мне это по силам.

За окошком показались кособокие домики, крытые соломой. Босоногие дети, одетые в старенькую, латаную-перелатаную одежонку, копошились прямо у дороги. Они побежали за нашей повозкой, подбадривая друг друга криками.

- А где взрослые? - вырвалось у меня.

Кроме детей в деревне никого не было видно.

-  В лугах все, оставшуюся скотину на выпас погнали.  Да и мало после войны взрослых осталось, бабы одни.  И то, у кого была возможность, уехали к родственникам или в город подались в поисках лучшей доли. Голодно здесь стало без хозяина.

- Как без хозяина? А чья это деревня?

Нянюшка недобро ухмыльнулась, я не узнавала в ней ту добродушную наседку, квохчущую над «своей деточкой»

- А твоя это деревня. Одна из трех, что входит в твоё наследство. Батюшка Ваш оброк-то с деревенских не забывает собирать, а вот помощи и хозяйской руки от него не дождёшься. Дальнее это.

- Если есть Дальнее, значит, есть и Ближнее?

- Вспомнила значит? Дальнее, Ближнее и Озёрное, и все прилегающие к ним земли.  Это всё ваш батюшка так и не смог продать, чему очень злился. К земле у него никогда тяги не было. Всем управляющий занимался.  Да  он тоже с войны не вернулся. Кто мог, разбежались. Остались те, кому идти некуда.

Я смотрела в окно на серые приземистые дома, словно припорошенные пеплом, покосившиеся заборы, даже худенькие лица бежавших за нашей повозкой детей казались серыми.

На щёку сама собой скатилась одинокая слезинка.

Нянюшка положила на мою руку свою ладонь, успокаивая.

- Я хочу им помочь!

Воскликнула с горячностью, поворачиваясь к нянюшке и стискивая рукой её ладонь.

В её глазах я уловила что-то такое… так родитель смотрит на своего ребёнка, с нежностью и гордостью.