– Нет, так не пойдет, милостивая госпожа, – сказала Августа, подойдя к Мари. – Вы должны крепко взять в руку сосок и воткнуть его в рот. Вот так! Чтобы мальчуган почувствовал вкус того, что течет ему в рот. Ну посмотрите. Вот теперь он схватил сосок, ах ты, маленький шалунишка…

«Ну, слава богу», – подумал Пауль с облегчением, хотя ему было малоприятно слушать женские разговоры. Наверное, Мари все-таки больно, когда малыш хватает ее за нежную грудь? Но что делать, теперь ему как отцу многому придется научиться. Если бы только на это было отпущено время. Он взял с ночного столика свои наручные часы. Время подходило к десяти. А в шесть уже надо вставать. Около семи выйти из дома. Отец обещал довести его на машине до места сбора, но он отказался. Он выглядел бы глупо перед своими товарищами, если бы те увидели его выходящим из авто, как это принято у богатых господ. Он хотел нести свою службу отечеству наравне со всеми.

Мари вернулась в спальню уже в явно приподнятом настроении. Она попросила прощения за свой резкий ответ и, прижавшись к нему, стала гладить его по щекам, по затылку…

– Ты такой родной, – бормотала она. – Не хочу думать о том, что теперь я буду без тебя. Ночью я буду ощущать тебя. Даже если ты будешь за сотни верст, я буду чувствовать твое тело и слышать твой голос…

Он был глубоко тронут. Все хорошо, малыш взял грудь, да и вообще, он подрастет. Мари будет ждать его. И конечно же Клаус фон Хагеманн был прав: победа не за горами, через пару месяцев все закончится. Мари осторожно гладила руками его тело, он растворялся в прикосновениях, которые возбуждали и помогали освободиться от мрачных мыслей. Она была такой чувственной, его любимая жена. Уже во время беременности она делала такие вещи, о которых прилюдно никто никогда не говорит. Они оба беспокоились о том, чтобы не повредить ребенку, когда сливались в одно целое так же, как это делали раньше.

– Мари, Мари… – бормотал он, сгорая от желания.

Она прислушалась. За стенкой опять послышался этот тоненький голосочек.

– Ну что опять случилось?

– Сейчас… сейчас…

Ее словно ветром сдуло с постели. Она скрылась в соседней комнате, и длилось это бесконечно долго. Очевидно, маленький Лео теперь понял, откуда текло молоко, и не удовольствовался одной порцией. Пауль повернулся на спину, пытаясь побороть злость к своему собственному сыну, поднявшуюся внутри него.

Когда Мари вернулась, его пыл уже угас. Они держали друг друга за руки и разговаривали. О том, что она должна поддержать отца, что производство бумажного волокна – это спасение фабрики и что она должна убедить в этом Иоганна Мельцера, ведь он больше никого не слушает. А Мари просила его никогда не разыгрывать из себя героя, но и не быть трусом. Ему следовало разумно придерживаться середины. И он, улыбаясь, дал ей это обещание. Еще трижды за ночь ее будил жалобный голосочек, в конце концов ей пришлось подняться с постели. Паулю показалось, что сын теперь стал кричать громче и сильнее. На это Мари сказала, что теперь и сестричка возжелала свою долю.

В последний час они спали, прижавшись щеками друг к другу, держась за руки, и видели один и тот же сон. Пронзительный звон будильника вырвал их из из этого состояния, вернув в действительность, которая в холоде раннего утра показалась им неприкрыто грубой. Расставание. Нужда. Возможно, и смерть.

– Полежи еще, любимая, – прошептал Пауль. – Как я не хочу расставаться с тобой в передней или прямо у порога.

В комнате было еще темно, и они не видели друг друга, когда обменялись последним поцелуем. Он был соленым от их слез.