Про цепочку она ничего не сказала. Это был подарок дедушки. Женя не стал спрашивать. Тут маме крыть было бы нечем.
– Зайдем? – спросила она, когда они поравнялись с горящей вывеской пиццерии.
– Давай, – согласился Женя.
Это была их любимая пиццерия. Владельцы боролись за звание «семейной», и именно такой она для них с мамой и стала. Только сегодня все было как-то иначе. Как будто свет горел не так ярко, и грязью с улицы наследили еще больше. Кассиры перекрикивались громче обычного, переходя на ругань. Женя отодвинул пластиковый стул и, не снимая пуховика, сел.
Его не покидало чувство, эта пицца, которую он ест – последняя. И если не последняя, то следующую он увидит еще очень нескоро. Но спрашивать об этом он не хотел – боялся услышать неопределенное пожатие плечами и уклончивые разубеждения, которые бы только подтвердили его опасения. Чтобы этого не случилось, он был даже готов прийти и сесть за английский. Учить весь вечер, учить всю ночь. Выучить весь чертов учебник. Даже этот бесконечный словарь в конце. Пусть дед его экзаменует – он не забудет ни одного слова.
Потом был парк. Стоял декабрь. Гуляли молча, разбавляя затянувшуюся тишину какими-нибудь необязательными вопросами. На центральной аллее парка стояло несколько повозок с лошадьми. Сопровождали их горластые женщины, при ближайшем рассмотрении оказавшиеся цыганками. Эти повозки есть в парках и сейчас, но обслуживают их молодые девчонки, студентки или волонтеры, которые почти всегда стоят, уткнувшись в телефон.
Но те цыганки были не такими. Им всем можно было заочно вручать дипломы об окончании тренингов по продажам. Они в 30-градусный мороз могли продать что угодно – от дубленки до мороженого. Завидев Женю с мамой, одна из них кинулась им наперерез и, улыбаясь золотыми зубами и ласково что-то приговаривая, чуть ли не под локти повела к повозке. «Хочешь покататься?» – мама нерешительно повернулась к Жене, поддавшись агрессивному маркетингу. – «Да», – ответил Женя.
Телега была ледяной, и он успел замерзнуть еще до того, как они тронулись. Но все это быстро забылось, как только повозка выехала за ворота парка.
Лошадь ускорялась, и они набирали скорость, оставляя позади темные окна закрытых до утра киосков и горящие фонарные столбы. Женя улыбался и махал проезжающим по встречной полосе водителям – кто-то даже махал ему в ответ. Падающие вдалеке сплошным валом снежинки преломлялись светом фонарей и превращались в северное сияние. В голове играла рождественская песня из «Один дома». Только его не забудут дома, как Макколея Калкина. Они вдвоем, с мамой, против всех, летящие на карете сквозь вечерний город. Это была третья зима без отца.
Ну ничего.
Переживем.
ГЛАВА 25
undeserving [ʌndɪzɜ vɪŋ] – недостойный, не заслуживающий
revenge [rɪvenʤ] – сущ. месть, возмездие
horizon [həraɪzn] – сущ. горизонт, линия горизонта
Но дальше было хуже. Дальше был дядя Коля. Появился он не так торжественно, как дядя Миша – в первый раз Женя познакомился с ним на своей кухне, когда дядя Коля был в стельку пьяный.
Вспоминая те девять месяцев их совместной жизни, он долго не мог понять, что именно его мама, утонченная до самых кончиков не секущихся от дорогих шампуней волос, могла найти в этом самом дяде Коле – если она выбирала по принципу «запрыгнуть в последний вагон уходящего поезда», то этот проходимец по какому-то счастливому для него стечению обстоятельств запрыгнул сразу в первый класс этого самого поезда, рядом с вагоном– рестораном, со свежим постельным бельем и чаем, который лично приносит в купе симпатичная проводница.
Он обижался на маму за то, что она привела его сюда, когда он уже достаточно повзрослел и все понимал. Начались побеги из дома. Правда, захватывающий побег из-под домашнего гнета оставался захватывающим только в воображении – заканчивался он всегда одинаково: юный бунтарь, слоняясь по городу и пиная все, что попадается под ноги, через пару часов обнаруживал, что идти-то ему особо некуда. Друзья были готовы приютить тебя на пару часов, максимум – до вечера. После непродолжительного спора со своими родителями они возвращались в комнату и разводили руками – родители устали, с ночевкой остаться не получится.
Как итог – горе-беженец исправно возвращался домой. Мама встречала его по-разному: иногда с ремнем, иногда со слезами. Первого он давно перестал бояться (впоследствии он чуть ли не «на ощупь» запомнил все отличия ремней маминых кавалеров), а вот от второго защититься не мог – он теребил в прихожей лямку от портфеля и, слушая мамины причитания, хотел раствориться прямо здесь, среди плечиков и маминых туфель. Уж лучше бы ремень.
Однажды в стеллаже среди залежей старых советских книг с пожелтевшими страницами он нашел книгу какого-то психолога – имени он уже не помнил.