«На всякий случай, – вспоминает Толстой, – мы отставили в сторону, отдельно, ящик с намеченными в требовании предметами для того, чтобы в случае насилия не подвергать вскрытию других упакованных коллекций, и держали на запоре все двери, ведущие из вестибюля в Средневековое отделение, где этот ящик стоял. Прошла неделя, вновь пришёл в Эрмитаж представитель Украины, но на этот раз он был в сопровождении комиссара и целого отряда – человек 40 вооружённых украинцев. Я вышел к ним и сказал:
– Добровольно мы ничего передавать не будем.
Мы объявили, что в случае насилия мы, конечно, беспомощны, но, если они готовы начать своё национальное культурное дело с применения грубой силы, пусть ломают двери. Они удалились в очень возбуждённом состоянии».
Посещение украинцев и их угрозы дальнейших последствий, однако, не имели: в газетах появились статьи о бестолковом расхищении художественного достояния страны. Совнарком стал с Украиной ссориться, и весь инцидент сошёл как бы на нет.
К сожалению, история имела печальное продолжение. У нас в архиве хранится опись – примерно десять тысяч ценнейших вещей всё-таки были отданы Украине: все они исчезли в огне войны, революций и алчных желаний. Граф Толстой, к счастью, об этом уже не узнал.
В январе 1918 года отношения между Эрмитажем и новой властью определились: над всеми художественными и учёными учреждениями был поставлен комиссаром Анатолий Луначарский. По словам Толстого: «Комиссар был демагогом чистейшей воды, человеком мало убеждённым в проповедуемых им же коммунистических теориях. Он легко увлекался своими собственными словами, на него было невозможно положиться: он часто говорил одно, а поступал по-другому, сообразуясь только с обстоятельствами. Наружность его была вполне прилична, манеры не без изысканности: одевался он тщательно и носил на мизинце кольцо с рубином. Его маленькие бегающие глазки производили отталкивающее впечатление и невольно вселяли к нему недоверие и антипатию. Следует, однако, за ним признать ту заслугу, что он немало способствовал спасению и сохранению многих художественных исторических сокровищ, в особенности – находящихся в частном владении».
Толстой подготовил специальную Записку, в которой высказал пожелание, чтобы характер Эрмитажа, освещённый историей, статус дворца-музея был сохранён. Записку приняли холодно: заметили, что Эрмитаж не хочет следовать общему позыву обновления России, желает коснеть в старых рамках и не собирается вступать на новый, широкий путь обновления. Луначарский назначил комиссаром Эрмитажа Николая Пунина – историка, который служил в Отделе гравюры Русского музея. «Республика полагается на вас», – сказал Луначарский Пунину. Толстой писал: «Аполлон, быстро примкнувший к большевикам и убеждавший в своих яростных выступлениях, что буржуазному искусству пришёл долгожданный конец, оно народу не нужно и нет нужды его беречь и сохранять. Пунин… был человек, безусловно, неуравновешенный, неврастеник, кидавшийся в крайности. Я его помню с иголочки одетым, гладко выбритым, с примазанной причёской, лиловым галстуком и шикарным стёклышком в одном глазу. При большевиках стал носить высокие сапоги, небрежно одеваться и стёклышко в глазу заменил неизящными большими очками. Лицо его постоянно подёргивалось нервным тиком. Нервно он и руководил: нашёл работу Эрмитажа несоответствующей новому времени, обвинил сотрудников в низкой работоспособности и заявил, что необходима срочная реорганизация».
В апреле 1918 года Зимний дворец был переименован во Дворец искусств. Пунин призывал: «Надо обратить мёртвые храмы искусства, где томятся мёртвые произведения, в живой завод человеческого духа… Искренне желаем, чтобы молодые художники возможно реже посещали Эрмитаж и возможно чаще оставались наедине с внутренним голосом своего творчества. Нужно отказаться от старого, чтобы строить новое светлое будущее».
Через год, в 1919-м, Пунин объявил о своей отставке: «Не могу тратить время на спасение и охрану старой рухляди, нужны силы для создания искусства нового общества. Искусство должно аккумулировать совокупность эстетических ощущений, которую вырабатывает социализм, его принципы выражены в специальном манифесте “Против цивилизаций”».
Графа Толстого новый мир и его новые принципы пугали. Ход событий отнимал надежду на лучшие времена: «Мученическая кончина всей царской семьи и убийство великого князя Георгия Михайловича меня настолько потрясли, что я не нашёл в себе более сил иметь дело с людьми, принявшими на себя ответственность за эти злодеяния».
Дмитрий Иванович Толстой с семьёй с тяжёлым сердцем навсегда покинул Россию: «В Ницце наше семейство проживает тихой спокойной жизнью. Мы мало кого видим и только изредка встречаемся с кем-то из прошлой жизни… Я могу считать себя исключительно счастливым человеком. А какой интерес может представлять жизненное поприще, пройдённое гладко, без ярких событий и особых потрясений? Кроме тяжёлых эпизодов кончины моих родителей, общего разорения и беженской судьбы, тяжело отозвавшихся на всех людях моего класса, ничего выдающегося в моей жизни отметить не приходится. В семейной жизни я был, можно сказать, исключительно счастлив до самой старости: 44 года, проведённые в полном духовном единении и согласии с женой-другом, служившей мне во всём поддержкой и нравственной помощью, близкие дружеские отношения с моими детьми и их семьями… Я, слава Господу, счастливый человек во всех смыслах…»
Сергей Николаевич Тройницкий, директор Эрмитажа с 1918 года, происходил из знатного уважаемого старинного дворянского рода. Отец его был сенатором, мать – внучка декабриста Якушкина. Семья просвещённая, взгляды прогрессивные. Сына воспитывали в справедливости, в идеалах свободы. Сергей Николаевич окончил Императорское училище правоведения, служил в министерстве, с 1908 года работал в Эрмитаже в Отделе Средних веков и эпохи Возрождения. Дмитрий Иванович Толстой писал в своих воспоминаниях: «Тройницкий представлялся наиболее подходящим кандидатом; зная его за культурного, специально образованного и трудоспособного человека, ещё молодого, я был уверен, что он с выгодой для музея заменит меня, человека уже старого, другой эпохи, которому нелегко, невозможно приспосабливаться к новым трудовым условиям».
Тройницкий был великолепным знатоком фарфора – в Эрмитаже создал прекраснейшую Галерею фарфора и долгое время был хранителем Галереи драгоценностей.
В эпоху Екатерины во дворце существовала таинственная комната – в ней хранились сокровища. Екатерина любила вечерами рассматривать их, но сожалела, что такое восхитительное удовольствие испытывает она одна: «Всей красотой любуюсь я да мыши». Она приняла решение: комнату следует открыть для просмотра. Началась удивительная жизнь императорских драгоценностей… Век за веком коллекция пополнялась – каждый предмет уникален, а Тройницкий о каждом мог слагать поэмы и рассказывать дивные истории «о деликатных вещицах» – так в XVIII веке называли разнообразные милые мелочи – флакончики, пудреницы, мушницы, вазочки.
XVIII век называли «бриллиантовым веком» – очень ценились чистейшие волшебные камни. Долгое время алмазы практически не использовались в ювелирном искусстве – их не умели обрабатывать, и поэтому были яркие, крупные необработанные камни и их многоцветные сочетания. А прозрачные камни казались неинтересными, слишком обыкновенными. Во времена Екатерины ценились изысканные украшения, усыпанные драгоценными каменьями: шкатулки, пояса, флаконы для духов, табакерки, букеты, которые дамы носили в волосах, прикрепляли к платью. Например – изящный букет белоснежных ландышей с бриллиантами и жемчугом.
Моду на табакерки ввела коварная Екатерина Медичи: считалось, что нюхательный табак помогает лечить астму и спасает от мигрени, кроме того – «чихание» освобождает организм от всего плохого и вредного. Пётр I любил эти чудесные безделушки и всегда носил с собой любимую табакерку в виде голландского корабля. Елизавете нравились роскошные табакерки с её портретами на крышечках, «чихательные коробочки» веселили глаз. Екатерина Великая любила нюхать табак, но табакерки с собой не носила: они у неё лежали на всех столах и окнах в кабинете. «Привычка не носить с собой табакерки произошла у неё оттого, что Пётр III, её муж, не позволял ей нюхать табак, но табачная страсть у неё была так сильна, что она не могла долго обходиться без “нюхания”, и за обедом просила князя Голицына садиться возле неё и тихонечко, незаметно, под столом угощать её “любимым табачком”». Сладостная привычка сохранилась у неё на всю жизнь. Нюхала она только тот табак, который специально для неё сеяли в Царском Селе, но брала она его всегда левой рукой – правая была для поцелуя. После кофе Екатерина Великая бралась за решение дел государственных и всегда ставила перед собой табакерку с изображением Петра Великого. Смотрела и мысленно с ним разговаривала: как бы он поступил, что бы он сделал? Табакерка была для неё и верным талисманом. Дорогая табакерка – ценный подарок: Державину Екатерина за оду «Фелица» прислала золотую табакерку, усыпанную бриллиантами. Прекрасные дамы обожали нюхать табак, и изящные коробочки имели поэтические названия – «кибиточки любовной почты»: молодые люди на балах или в гостях ловко вкладывали в них любовные записочки.
В Эрмитаже хранится много драгоценных безделушек, которые украшали жизнь. Тройницкий с наслаждением рассматривал «дорогие сердцу вещички» и составлял подробнейшие описи – любил вещи, ценил их, берёг. Сергей Николаевич всегда с гордостью позволял их разглядывать и наслаждаться. Он был человек изящный и ценил изящество в жизни, в поведении, в манерах, в людях. Сохранилось несколько его портретов: элегантный, с аккуратной кокетливой бородкой, с дорогой трубкой, глаза – умные, насмешливые, пронзительные. Он был очень состоятельным человеком и говорил, что может позволить себе утончённые удовольствия. Будучи азартным, легко увлекался и легко увлекал, дружил с великим художником и графиком Георгием Нарбутом – братом известного поэта Владимира Нарбута. Георгий Нарбут рисовал свои сказки, фантазировал на тему Андерсена, Гофмана, Крылова, и его волшебные силуэты увлекали мистикой. Он покорял фантастической эрудицией, остроумием, его бурный, неудержимый, вечно ищущий дух искал тихой и преданной дружбы и нашёл её – Тройницкий, верный друг, восхищался его даром, ценил и помогал. Он начал издавать журнал «Старые годы», посвящённый истории дворянских семей, старинным усадьбам, паркам, а Нарбут оформлял журнал. Каждый номер – настоящее произведение искусства. «Старые годы» издавались более семи лет, журнал для любителей искусства и старины был очень популярен.
Тройницкий глубоко интересовался геральдикой, серьёзно изучал символику гербов князей Голицыных, Мещерских, графа Разумовского.
Голицыны ведут свой род от князя Михаила по прозвищу «Голица», то есть железная рукавица, которую рыцари надевали в бою. Голицынский род – самый многочисленный из русских аристократических родов. Они всегда были на виду, всегда занимали важные государственные посты, были рядом с троном и всегда блюли честь рода.
Каков же герб Голицыных? Щит разделён на две части. В верхней – герб литовский: скачущий воин на белой лошади с поднятым вверх мечом. В нижней части – герб новгородский: малинового цвета стул, на нём крестообразно положены державный жезл и длинный крест; над стулом – тройной подсвечник с горящими свечами, по сторонам стула – два чёрных медведя стоят на задних лапах, в глубине – серебряный крест, в середине которого чёрный двуглавый орёл. Щит покрыт мантией и шапкой княжеского достоинства.