Я опустил глаза. Очень хотелось спросить, что он ответил, но я сдержался и откусил кусок пирожка.

— А когда я им сказал, что, кроме завсегдатаев, которые поздно вечером покупают пирожки, я никого не видел, они стали уточнять, кто же эти завсегдатаи.

В этот момент сироп из пирожка полился мне в горло. Он был настолько горячим, что казалось, пищевод вот-вот расплавится. На глаза навернулись слезы. Хозяин быстро подал мне стакан с холодной водой.

— Ой, ешь помедленнее, а то обожжешь все нутро. Можно и рак пищевода заработать.

Только когда я залпом опрокинул стакан воды, почувствовал, что могу открыть глаза.

— Забирай за три тысячи вон, — с этими словами хозяин положил оставшиеся девять пирожков в пакет и отдал мне. — Отдаю с огромной скидкой, потому что давно тебя не видел.

Я должен был послушно купить эти пирожки, если мне хотелось услышать, что он расскажет дальше. Я взял пакет и протянул пять тысяч вон.

— Ты же выходил иногда поздно вечером на пробежку, так? — Он расправил купюру, положил ее в сумку для денег на поясе и продолжил: — Когда об этом узнают полицейские, они не оставят тебя в покое. Я им, конечно, ничего не сказал. Откуда мне знать, кто из моих клиентов чем занимается. Все, что мне про тебя известно, так это то, что ты живешь в «Лунном факеле».

Откуда он узнал? «Лунный факел» находился не так близко от волнореза, и, естественно, из этой пирожковой он никак не мог видеть, куда я возвращаюсь после пробежки. А сам я никогда ему об этом не говорил. Я положил оставшийся кусок пирожка в рот и через силу принялся жевать.

— Ты не помнишь девушку, которую я отправил с тобой прошлым летом? Ну, та, которая вечно в темных очках, даже в осеннюю дождливую ночь ходит с распущенными длинными волосами, как кикимора, она еще на том стуле сидела? — хозяин указал на белый пластиковый стул, который стоял сбоку от пирожковой.

— Помнишь?

Я вспомнил. И даже понял, как он узнал, где я живу.

— Вчера она тоже вышла из автобуса одна. Было еще не так поздно — около девяти. Не успела зайти ко мне в лавку, как сразу уселась на стул, положив ногу на ногу, словно это ее персональное место, и спросила: видел ли я сегодня тебя? Я сказал, что не видел. По лицу было видно, что она очень расстроилась. Я даже подумал, может, виды на тебя имеет. Вот я и спросил ее, как она в прошлый раз с тобой добралась. Она и сказала, что ты живешь через улицу от нее. Она — в квартирном комплексе «Е-пхурын», а оттуда через улицу только «Лунный фонарь», не так ли?

Вдруг я вспомнил алый зонт, который катился по проезжей части. Вспомнил женщину, которую вчера ночью увидел у перехода. У нее был алый зонт? Хозяин пирожковой продолжил про вчерашнюю кикимору:

— Из подъезжающих автобусов долго никто не выходил, и она с час просидела здесь. Почти в десять появился один мужчина, попутчик, а она до этого ни пирожка не купила, представляешь? Сказала, что у нее аллергия на глютен. Столько тут просидела, могла бы хоть для приличия купить кулек пирожков. Правда? Даже если она их бросит по дороге бездомным котам.

— А что, убили эту кикимору? — спросил я, проглотив пирожок. Мне очень этого хотелось. Если это была она, значит, я не имею никакого отношения к убийству. Ведь хозяин пирожковой только что сказал, что с ней пошел какой-то мужчина. Хозяин достал две тысячи вон сдачи и, сложив купюру в длину пополам, постукивал ей по руке.

— Эй! Что ты… Глухой, что ли? С чего это ты решил, что я имел в виду ее?

— А что, нет? — Я так расстроился, что голос стал очень тихим. Я положил щипцы на край сковороды.

— Как раз следователи, которые приходили совсем недавно, показали мне фото убитой и очень подробно расспрашивали: видел ли я ее, приходила ли она в мою лавку. Посмотрев на фото, я чуть не описался. Мне же уже пятьдесят. — Хозяин пирожковой замолчал и положил деньги обратно в сумку на поясе. Это означало, что если мне не терпится узнать, от чего же он чуть не описался, то мне придется заплатить за несъеденные вчера кикиморой пирожки. Я подмигнул, дав понять, что согласен.

— Она иногда ко мне заходила. Конечно, завсегдатаем она не была, но я сразу ее узнал, лишь увидел ее лицо. Была у нее одна странность. Ухо было проколото посередине, и она носила только одну сережку. Я спросил ее однажды, почему. Никогда не могу сдержаться, если сгораю от любопытства. Она ответила, что сережка досталась ей от мамы, вторую из пары она потеряла. Поэтому носила ее посередине, чтобы было похоже на пирсинг. Когда я рассказал это следователю, у него глаза сделались с два пирожка. И он попросил описать сережку.