«Конечно, заскочим». Домой мне не хотелось.

Пока мы кружили по городу, выбирая место, чтобы передохнуть, купить сигареты, выпить и все такое, я рассказал Пене, что произошло со мной в «Клубнике». Он слушал меня рассеяно. «Что, диджей, ты, кажется, потрясен? Я же сказал, ты можешь ее удочерить». Я сидел, скрестив руки, и смотрел через лобовое стекло. Пеня топтал меня, не снижая темпа: «Знаешь, что говорят строители, когда заливают бетон?».

Я молчал, общаясь с ветровым стеклом, но оно тоже что-то скрывало. Пеня ответил вместо него: «Какой бетон, такая и опалубка».

Я понял, почему он сказал мне это без насмешки.

«А ты знаешь, что говорят опытные ебари?», спросил я только для того, чтобы не остаться в долгу.

«Что?», он сильно наклонил голову в мою сторону, и я подумал, уж не хочет ли он положить ее мне на плечо. Его веселило, что меня, так по-идиотски скомпрометированного, теперь можно топтать как угодно.

«Что каждый человек педофил до определенной границы». Я видел волоски, торчащие у него из уха.

«Мне кажется, что так говорят не опытные, а закомплексованные ебари», процедил он, одну за другой открывая мои карты.

«Уж ты-то в ебарях разбираешься». Я был зол на себя за то, что вообще завел разговор про того мальчишку. Какого хрена я мог от него ждать?

«Я разбираюсь кое в чем другом», сказал Пеня и легонько ткнул меня кулаком в плечо. Неоновые надписи бежали перед нами как ожившие дорожные знаки, указывающие направление полуночникам, бездельникам и любопытствующим. «Диджей, ты оказался зверем что надо. Видел бы ты себя еще совсем недавно. Например, когда я в первый раз за тобой приехал. Я тебя просто не заметил. Вообще. Пустое место. Мне было непонятно, почему Барон тебя взял. Но он-то умеет почуять зверя. Он раскусил тебя с первого взгляда». Пеня затормозил и въехал на тротуар, недалеко от группы парней, которые стояли и пялились на другие группы, которые пялились на них. Есть хорошее, простое правило — никто не станет на тебя смотреть, если ты не смотришь на него.

«Как Барон меня раскусил?», я вернулся к сказанному Пеней.

«Да так», и он щелкнул пальцами.

Я посмотрел на него очень, очень ясным взглядом, хотя мне самому ничего не было ясно. «Прости, Пеня, но я не понимаю, что ты хочешь этим сказать».

«Ты — один из нас», в его глазах светились гордость и одобрение.

Своими загадками он доводил меня до паранойи: «Каких таких — нас?».

«Таких, которым нечего терять. Поэтому не пытайся заморочить мне голову своими душещипательными историями. Ты не пациент. И не дай тебе бог когда-нибудь им стать». Пеня закончил отмывать мою обнаруженную им личность.

Ну, что-то в этом было. У нас с ним было нечто общее. И он, и я терпеть не могли наркоманов и наркотики, мелкое жулье и крупных подхалимов. И мы этого не скрывали. Правда, я все равно не понял, что он подразумевал под словом «пациент»? Но спросить не успел, потому что в голове у меня вдруг возникла грязная физиономия Пижона Гиле. Точнее, возникло нечто другое. Наконец-то в моих руках оказался джокер! Теперь можно было начинать ночь.

Когда я вошел в офис, Барон, закрыв глаза и скрестив на груди руки, слушал Стиви Уандера ранних семидесятых — сдержанная баллада в среднем темпе с синтезатором на заднем плане. Эти хрестоматийные звуки напомнили мне о днях, когда я покупал пластинки, чтобы дарить их дорогим мне, и при этом всегда неправильным, людям, а это лучше, чем продавать их незнакомым коллекционерам. Но от виниловых воспоминаний толку было немного, и я застыл у двери, стараясь ничем не помешать наслаждению. Сам я был плохой публикой, да и кому удастся впасть в транс, стоя с руками на заднице.

Плечи Барона слегка подрагивали, погрузившись в музыку, он расслаблялся в своем готическом кресле. «Эта песня обладает духом», мечтательно вынес он свое суждение. Для него словом обладать выражалось естественное духовное состояние. Барон продолжал спокойно жмуриться в позе «хайер энд хайер»[27]. У него были тяжелые веки и заметные мешки под глазами, мне был виден мужественный «греческий» профиль, густые темные волосы, безукоризненно зачесанные ото лба к затылку. Все-таки это действительно был человек без лица, каким-то образом ему удавалось заставить меня видеть его именно таким.

«Все много мудозвонят о душе, но дух — вот это». Стиви Уандер парил над рефреном мелодии, которая звучала без участия голоса. «Это переживет время». Я слушал, как они разговаривают друг с другом точно подобранными словами. Потом Барон медленно открыл глаза, чтобы убедиться в той истине, которую изрек: «Один только Стив Уандер умел пользоваться синтезатором как церковным органом. Видишь, все эти негры из прошлого учились своему ремеслу в церкви».