— Салам, салам, доброго дня, удачного урожая…
Бедняков в этом селении, как и везде, где ему до этого приходилось бывать, было слишком много. И беды было много, и горя. Так что ходжа Насреддин никак не мог остаться в стороне. Ему непременно хотелось помочь этим несчастным забитым людям, давно разочаровавшимся в жизни, но торопиться было нельзя — нужно сначала хорошенько разобраться во всем, что здесь творится.
Вдруг ходжа Насреддин остановил осла.
На поле, мимо которого он проезжал, ругались два человека. Один из них, немолодой, с худым и потным лицом, был в длинной, некогда белой рубахе и серых рваных штанах. Другой — полная ему противоположность: хорошо одетый, высокий и статный молодой человек, подпоясанный дорогим платком и в новой тюбетейке. Тот, который молодой, размахивал перед носом дехканина свернутой в трубочку бумагой и что-то требовал. Дехканин отпихивал заскорузлой рукой бумагу и с пеной у рта доказывал обратное.
Насреддин спешился и медленно приблизился к спорщикам.
— Ты вернешь все! — неистово размахивал руками богато одетый. — Или ты думаешь, мой хозяин должен за просто так кормить вас, оборванцев?
— Но я расплатился с ним за те полмешка зерна еще весной! — не соглашался с ним дехканин. — Я батрачил на него два месяца, забросил свое поле…
— Э-э, а кому сейчас легко? — со всем возможным презрением фыркнул молодой. — Думаешь, Зариф-ако легко? Давай вам всем в долг, зная, что не вернешь. А вы, пользуясь его добротой, отказываетесь возвращать долги.
— Да ты что! — челюсть у дехканина отвалилась. — Это твой-то хозяин добрый? Да такого живоглота еще свет не видывал! Дерет три шкуры, заставляет батрачить на себя. Ты глянь на его поле и на мое. По-твоему, я должен бросить свой урожай и идти убирать его? Так, что ли?
Дехканин взмахнул остро отточенным серпом, и слуга богатея попятился.
— Но-но! — погрозил он дехканину пальцем. — Говори да не заговаривайся! Живо встретишься с нашим досточтимым кази, и тогда тебе вовсе не видать твоего урожая. У меня здесь все записано! — слуга развернул бумагу и ткнул ей в лицо дехканину. — Вот, гляди сам: отработал половину долга. Обязуюсь отработать остальное по осени. Вот печать. И твой палец приложен. Твой?
Дехканин замялся, вглядываясь в бумагу.
Ходжа Насреддин хорошо его понимал. Кто же вспомнит, его ли это палец или не его спустя полгода, да и читать он, конечно, не умеет. Мало ли что этот обирала бай мог подсунуть ему на «подпись».
— Ты с ним не спорь, — посоветовал ходжа, уловив момент, когда дехканин открыл было рот, собираясь что-то ответить. Он приблизился к спорщикам и встал рядом с дехканином.
Дехканин повернул голову к ходже и сурово свел брови — откуда только этот старик свалился на его бедную голову. Мало ему было слуги бая Зарифа, так еще и этого принесла нелегкая.
— Правильно, — сказал ходжа улыбаясь. — Если есть бумага и отпечаток пальца, то спорить бесполезно. И еще такая важная красивая печать.
— Вай, какой умный старик! — обрадовался слуга жадного Зарифа. — Слушай, что тебе говорит этот мудрый аксакал.
— Но досточтимый слуга ведь не против, если мы ознакомимся с содержимым этой бумаги? Вдруг в документ вкралась какая-нибудь ошибка или это вовсе не тот документ, — и Насреддин проворно выхватил из пальцев слуги бумагу.
Тот настолько растерялся от случившегося с ним, что остался стоять с вытянутой рукой и разинутым ртом, но быстро опомнился и ринулся в бой.
— Эй, грязный оборванец, немедленно верни мне бумагу! Как ты смеешь прикасаться к ней? Это же важный документ! — но дехканин внезапно преградил слуге путь.