Наше посольство приняли последним, после османов, в огромной палате с красочными фресками на сводах и стенах восседал на троне государь Алексей Михайлович в украшенном жемчугом и драгоценными каменьями шелковом кафтане и шапке Мономаха, на ногах бархатные чоботы, также с каменьями и золотым шитьем. Справа возле трона стоял Матвеев, о чем-то негромко говоря царю. Казаки поклонились царю в ноги, после дозволения государя есаул передал ему через посольского подъячего челобитную грамоту, а потом высказал наше ходотайство, во многом повторяющее речь у Матвеева, с небольшими отличиями. Царь принял его благодушно, по-видимому, уже оговорил со своим ближником, после объявил, что ответ свой он даст на следующей неделе, узнаем о нем в Малороссийском приказе. На том прием завершил, казаки, отдав царю должное почтение, немедля покинули покои.

Каждый из нас лелеял в душе надежду на успех посольства, но, боясь сглаза, все же вслух старались ее не выражать. Суеверие среди казаков распространено, несмотря на их лихость и бесшабашность. В тот же поход идут с атаманом, пользующимся славой удачливого, да и в житейских делах следуют обрядам и заговорам, отводящих беду, многие носили при себе обереги - иконки и ладанки, мешочек с родной землей или засушенной травой. В отношении ко мне, по их мнению, колдуну, после моих экзерциций с боярами, смешиваются почтение и подсознательный страх, стараются как-то угодить мне, но при этом сторонятся, без нужды ко мне не обращаются. Так день за днем в ожидании гонца из приказа прошла неделя, наступила другая, мы уже месяц в стольном граде, наконец прибыл вестник от Салтыкова.

Встретил нас боярин приветливо, не в пример прошлому разу, едва ли не с распростертыми объятиями, после взаимных здравиц пригласил за стол. Мы уселись на лавке у стены, приготовились слушать Салтыкова, скрывая за внешней невозмутимостью свое нетерпение. Глава приказа неспешно сел за кресло, с важным и торжественным видом извлек извлек из небольшого шкафа рядом со столом свиток, развернул его и зачитал его вслух, медленно, выговаривая каждое слово:

- Божиею милостию, мы, великий государь, царь и великий князь Алексей Михайлович, всея России самодержец, Владимирский, Московский и Новгородский, царь Казанский, царь Астраханский, царь Сибирский, государь Псковский и великий князь Тверский, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных ..-, боярин еще долго зачитывал полный титул царя, а потом перешел к существу:

- ... доставить под тщательным присмотром в Москва-город, взять у Сирко Ивана божию клятву о непричинении зла Московскому царству и верности нам, выдать на поруки Сечи Запорожского воинства. Указано нами, ближним боярином Матвеевым Артамоном, сыном Сергевым, подписано ....

Мы слушали молча, затаив дыхание, при последних словах боярина не сдержались, соскочили с лавки, стали обнимать друг друга, от души хлопать по плечам. Досталось и мне, от радостных объятий и хлопков дюжих казаков затрещали ребра, заныли плечи, но я стерпел, торжествуя вместе со всеми. На радостях щедро одарили Салтыкова, взяли заверенную им копию указа, помчались на постоялый двор собираться в дальнюю дорогу. Вспомнили о Матвееве, навестили в Посольском приказе, не менее щедро возблагодарили его, расстались с ближним боярином в самом добром расположении. Уже на следующее утро отправились в обратный путь, торопясь вернуться в родную Сечь, уже два месяца, как выехали из нее, но и не загоняя коней.

Ехали домой теми же дорогами, но с другим настроем, нет прежней тревоги и беспокойства, скакали верста за верстой, не замечая усталости. Моя душа пела от ликования не только из-за успешного посольства, нужного нам решения судьбы кошевого, но и собственной значимости и гордости, я внес немалую долю в такой исход. Такую оценку своего участия чувствовал и от других казаков, для них я уже не юный казак, только вошедший во взрослый возраст, а равный им, а может в чем-то и более сведущий и способный товарищ. Это заметно по уважительному тону, с каким обращаются ко мне, да и не допекают со всякими мелкими поручениями, как два месяца назад. Иногда приходится одергивать себя и не подаваться гордыне, тщеславием ранее не страдал, теперь же иногда замечаю его ростки.

Особенно сблизился за это время с есаулом, нередко мы общались вечерами, говоря на разные темы, круг интересов у него обширный, его рассказы дали мне много поучительных сведений о нынешних делах в Сечи и всему запорожскому краю. На нашей дружбе, если можно так выразиться о приятельских отношениях сорокалетнего умудренного жизнью казака и восемнадцатилетнего юнца, также сказалось общее увлечение шахматами, которые я взял с собой. Мы почти каждый вечер часами устраивали шахматные баталии, с переменным успехом. Я нисколько не поддавался старшему товарищу, боролся в честной игре, не пользуясь и не влияя своими особыми способностями на ее ход и соперника. Крыловский как-то обмолвился, что может принять меня в свои помощники, но я объяснил, что связан с кошевым, в его власти распоряжаться мною, да и лекарские обязанности также на мне.

На обратном пути обошлось без стычек с лихими людьми, хотя несколько раз вдали замечали шайки оборванцев, но к нам они не подступали, уходили в сторону, мы же их не преследовали. Спереди и сзади посольства ехали казаки нашей охраны, мы с есаулом вдвоем впереди других послов. Так прошли Калугу, Брянск, в северских землях у Севска едва не схватились с разудалой компанией подвыпивших молодых купцов и их охраной, не поделили дорогу, но разошлись миром после вмешательства патрульного отряда местного воеводы. На Слобожанщине вздохнули свободнее, все же наши казацкие края, в Сумах и Полтаве объявили старшинам и атаманам весть об указе царя, скором возвращении кошевого в Сечь. Кто-то из них принял новость с одобрением, а кому-то пришлась не по нраву, особенно в Полтаве, гнезде противников нашего атамана. Задерживать нас никто не посмел, к концу июля прибыли наконец в Сечь, спустя почти три месяца нашего посольства.

Сразу же направились в сечевую канцелярию, встречные казаки окружили нас, нетерпеливо задавая вопросы, но мы не стали отвечать на них на ходу, обскажем всем после доклада старшине. Так все увеличивавшей толпой прибыли на майдан, спешились, посольство прошло в канцелярию. Здесь на месте застали Войскового судью и писаря, есаул вкратце доложил об итогах нашей поездки, передал им копию указа. После всей группой вышли из здания на площадь, здесь собрались почти все казаки из куреней, образовался стихийный круг. Вышли в его центр, казаки споро освободили нам место, судья обратился к волнующемуся народу с просьбой не шуметь, дать послам спокойно рассказать обо всем, а после дал слово есаулу.

Крыловский начал речь не спеша, сразу успокоил людей словами, что посольство прошло успешно. А после долго, со всеми подробностями, рассказывал о наших встречах с боярами, приеме у царя, зачитал сам указ. Казаки слушали внимательно почти часовое выступление есаула, все же не отнять, что рассказчик он превосходный, держал всех в напряжении, завершающие слова указа встретили дружным восторженным "Гайда!!!", своим боевым кличем. Люди обнимали друг друга, а потом принялись качать нас, послов, и старшину. После первых радостных эмоций казаки стали задавать вопросы о царе, Кремле, царских палатах, самой Москве, тамошних людях, их нравах, одежде и о многом другом. Долго не расходились, уставшего есаула сменяли другие послы, мне тоже пришлось отвечать людям.

Обо мне есаул сказал, что я принес великую пользу нашему посольству, казаки тут же принялись допытываться о моем колдовании, чем я повлиял на бояр, о чем допытывался. Старался особо не распространяться о своих способностях, рассказывал в общих чертах. В целом моими ответами народ остался довольным, в завершении круга войсковой судья даже высказал мне особую благодарность за принесенную пользу товариществу. После такого всеобщего отчета нас отпустили с миром, мне дали месячный отпуск на все домашние дела. Вместе с наставником, тоже пришедшим на площадь, отправился домой, у него ко мне тоже немало своих вопросов, да и рассказать ему нужно обо всем происшедшем со мной. Дома я провел до вечера, передал учителю московские дары, от мелочей и сувениров до ценных книг и оружия. После, почти в сумерках, отправился в хутор к любимой жене и нашей дочери, соскучился по ним неимоверно.

Стемнело, когда я на Крепыше подъехал к хутору, ворота уже закрыты изнутри. Пришлось побеспокоить всех, родителей тоже, поднялись шум-гам, Катя прижалась ко мне, плачет, все вокруг суетятся. Вскоре первая сумятица улеглась, меня усадили за стол, дали поесть, после такого позднего ужина я раздал всем родным, набежавшим в наш дом, подарки, в который раз приступил к рассказу о своем посольстве, начиная с первого дня до сегодняшнего. Говорили до полуночи, только тогда родные унялись, разошлись по своим домам, мы с Катей и малышкой остались одни. Лиза уже заснула в своей колыбельке, долго любовался дочерью вместе с женой. За прошедшие три месяца сильно выросла, когда уезжал, была крохой, в ладонях умещалась, даже боялся брать на руки, а теперь раздалась, стала пухленьким бутузом.

После ласкал жену, неистово, со всей накопившейся страстью, Катя не отставала, в любовном пыле прошла почти вся ночь, заснули только на рассвете. Проснулся поздно, к полудню, Катя дала мне выспаться, сидела рядом и что-то вышивала. С удовольствие потянулся, пришло чувство уюта, я дома, рядом с любимой. Не стал долго разлеживаться, бодро встал, обнял благодарно и поцеловал жену, во дворе размялся от души, пока не чувствовал каждый мускул. После завтрака обошел свое хозяйство, присматриваясь, что надо подлатать или обновить, да и кое-что надо построить. Я уже наметил и готовил материалы на баню, конюшню, Катя еще попросила выстроить коровник, свинарник и птичник, хочет завести свою живность.

Не стал откладывать в долгий ящик, тут же и приступил, начал с бани за печной перегородкой дома, казаки ее называют теплый угол (тэплый выгол). Строил ее мазанкой, из глины и камыша, в основном сам, иногда звал Катю, ее братьев. Закончил за три дня, перешел на базу - скотные постройки, занимался ими почти весь месяц, успел до конца своего отпуска. Зато теперь в нашем дворе есть все для своего домашнего хозяйства, не надо лишний раз обращаться к родителям. Катя довольна, теперь сама во всем хозяйка, носится по подворью, ухаживает за купленными на ярмарке коровой, поросятами и курами, да еще успевает на огороде возиться, за дитем присматривать. Забот много, помогаю ей в чем возможно, но из-за моей службы в основном они ложатся на Катю, но она не унывает, трудится не покладая рук.

В Сечи служу по прежнему, вместе со всеми несу воинские обязанности, только еще добавились разъезды по правому берегу, рядом уже османы. Пока они еще не подступили к Днепру, но уже почти вся южная часть Правобережья в их руках. Оживились татары, они заняли Приднепровье севернее Очакова, от Ингула до Газы-Кермена. Всем нам ясно, война с османами и татарами вот-вот начнется, с нетерпением ожидаем прибытия кошевого. Русские войска воеводы Ромодановского с казаками Самойловича уже вступили в сражение с османами, перейдя на правый берег Днепр выше порогов, но ретировались обратно, получив трепку от противника. Другого успешного полководца, как Сирко, больше нет, без него Сечь в бой не пойдет. Это ясно всем, московским властям также, в сентябре все же отпустили кошевого к нам, встречали мы его с великой радостью, с таким атаманом никакой ворог не страшен.

На Покров кошевой атаман после праздничного торжества объявил всему воинству Сечи, собравшемуся на майдане, что московским государем дано ему указание изгнать татаров из Приднепровья, взять Очаков, весь захваченный дуван можем оставить себе. Сейчас готовим обоз со снаряжением и припасами, присланными из Московии, через неделю выходим в поход. В нашем войске двенадцать тысяч казаков против двадцати тысяч татаров, тут кошевой приостановился, задал вопрос: Не побоимся, братья казаки?, - на дружный ответ: Не побоимся, атаман! - продолжил:

- Враг силен, но казак стоит двух ворогов, так что сила за нами, с воинской доблестью и смекалкой непременно одолеем татар. Тому мое слово!

После клича казаков "Гайда!!!" Сирко велел сегодня гулять и праздновать, а завтра начнем готовиться к походу, чему все охотно последовали, начались войсковые игры и состязания. Я в них не участвовал, мне еще рано бороться на равных с лучшими воинами Сечи, вместе с большинством казаков смотрел на выступление мастеров, набирался опыта на будущее. На следующее утро кошевой призвал меня к себе, указал находиться при нем, но исполнять буду более серьезные поручения, чем раньше, можно сказать, конфиденциального характера, без излишней огласки. Поблагодарил за помощь посольству, теперь я у него в доверенном кругу с особыми полномочиями. Такая трактовка моих будущих обязанностей вначале обеспокоила меня, участвовать в его интригах противно моему прямодушию, долгу данному слову.

С большей долей уверенности предполагаю, что поклявшись московскому государю в верности, Сирко продолжит плести заговоры с его врагами. Вряд ли кошевой после заточения и ссылки поменял свои убеждения, более вероятно обратное, антимосковский настрой только усилился. Из некоторых отрывочных сведений о судьбе запорожского казачества, всплывших в моей памяти за последний год, я знаю, что после измены Мазепы Петр I захватил и разрушил Сечь, распустил Запорожское казачество, последующие императоры России то миловали, то вновь изгоняли днепровских казаков, но уже более такой силы и влияния, как сейчас, они не имели. При Екатерине II казачество в Малороссии перестало существовать, его остатки переселили в Кубань, основав кубанское казачество. Такая незавидная доля в первую очередь вызвана именно подобными кознями и изменами казацких лидеров, почти полной неуправляемостью вольного братства.