Книги

Гудбай, Россия

22
18
20
22
24
26
28
30

Отец был один из них. Он вышел «реабилитированным» и даже восстановленным в партии: ему сказали, что он может сей лагерный «отпуск» не указывать в анкете. При освобождении выдали документы, где вместо Шмуля Эльевича паспортистка записала Самуил Ильич. «Так будет понятней твоим ученикам», — мудро объяснила она. Отец не стал с ней спорить. О гулаговском периоде своей жизни он рассказывать не любил. Временами я с удивлением наблюдал, с какой выносливостью он, физически слабый мужчина, пилил бревна на дрова на равных с крепкими и здоровыми мужиками. Они сменяли друг друга, а он был почти неутомим! Лагерный опыт быстро не забывается. Некоторые скупые сведения об аресте отца и его пребывании в ГУЛАГе известны мне со слов мамы.

После освобождения из ГУЛАГа родители вернулись в город Херсон, откуда папа был родом и где жили его родители, четыре брата и две сестры с семьями. Родителей направили на работу в сельскую школу недалеко от Херсона. Им выделили дом с глиняными полами, а деревня в целом и ее жители напоминали «Вечера на хуторе близ Диканьки» Н. В. Гоголя. Современник так описывал украинские села того периода: «Мазаные хаты, садки, цветники и огороды возле хат, масса круторогих волов, украинская одежда, повсюду слышится оживленный малорусский говор, и в жаркий летний день можно подумать, что находишься где-нибудь в Сорочинцах времен Гоголя». Родители там не прижились и, на свое счастье, вскоре уехали обратно на Дальний Восток, в ЕАО. Это было в 1941 году, за несколько месяцев до начала войны. Судьба их берегла!

Война

Когда грянула война, папу призвали и направили на фронт. Ему было 29 лет. Эшелон был полон такими же, как и он, совершенно не обученными молодыми людьми. Садясь в вагон, он сказал маме: «Давай попрощаемся. Ты знаешь, что первая пуля моя и я не вернусь. Береги сына». Мама в этом ничуть не сомневалась, но плакать уже не могла. Дальнейшую историю я слышал десятки раз и поэтому хорошо запомнил.

На одной из остановок эшелона, недалеко от Новосибирска, солдат заглянул в вагон и истошно прокричал несколько раз: «Лейтенант Рицнер, на выход, с вещами». Отец ушам своим не верил. Из лагерного опыта он знал, что «на выход и с вещами» ничего хорошего не предвещает. Такое не забывается. Солдат проводил его к станционной будке, где в маленькой клетушке сидел, как ему показалось, злобный майор. Он листал какую-то папку и косо измерил отца не очень трезвым взглядом.

— Ты лейтенант Рицнер? — отрывисто спросил хриплым голосом.

— Так точно, — подтвердил отец тихим голосом, не зная, что ожидать.

— Ты агроном? — опять рявкнул офицер.

— Никак нет, я учитель, — возразил отец, поеживаясь.

— Ты агроном, я тебя спрашиваю? — переспросил майор, начиная выходить из себя.

— Никак нет, товарищ майор. Я работаю учителем, — повторил отец, инстинктивно втягивая голову в плечи.

— Послушай, лейтенант, ты ведь еврей, а не болван, и вроде должен быть умным, как все твои евреи. — Майор встал из-за стола и взял тонкую папку. — Смотри сюда, это твое личное дело. Здесь написано, что ты окончил в Одессе сельскохозяйственный техникум и получил диплом агронома. Было такое?

— Так точно, но это было давно и я ни дня не работал агрономом, — пролепетал отец, никак не понимая, хорошо это или плохо.

— А мне плевать, что ты не работал агрономом. Это ты понимаешь?

— Так точно, — ответил отец по уставу.

— Главное, что ты агроном с дипломом. Идет война, и Красную армию надо кормить. Вот ты и будешь ее кормить, а не накормишь — под трибунал пойдешь, и расстреляем. Понял?

— Слушаюсь, — ответил робко отец, оставаясь в некотором ступоре. — Буду кормить Красную армию, — повторил он словно эхо. — А где и чем кормить?

— Вот тебе новое предписание, лейтенант, — произнес майор более дружелюбно. — Возвращайся туда, где тебя призвали. Получишь солдат, землю, организуешь сельхозчасть и будешь выращивать картошку, овощи и все, что потребуется для армии. Понял, наконец, горе-агроном?

— Так точно, понял. Можно идти?

— Выполняй. Свободен.