— Ад свистит в груди твоей и бесы скачут в гортани, — проговорила Сусанна резким голосом, и в глазах ее сверкал свет дикого вдохновения.
— Как тебе не жаль бить меня? Я тебе ничего не сделала. Ты видишь, я истерзана, толпа хохочет и травит меня, как оленя… а мое сердце в кусочки изорвали, а ты идешь и бросаешь в меня камнями…
— Так тебе и надо, — сказала Сусанна, но свет потух в глазах ее и по лицу пробежали тени.
— Безжалостная ты…
— Неправда, — воскликнула Сусанна, и в голосе ее зазвучали слезы.
— На моем теле и в сердце много ран, а ты делаешь новые…
Сусанна вздрогнула, но, пересиливая свои чувства, сказала со странной усмешкой:
— Лай-Лай-Обдулай веселится, когда я бью тебя…
И она снова подняла камень.
— Ты невеста бога?
— Да… я…
— Бедняжка, тебя обманывают, не бог он — деревянная кукла, а человек…
— Тьфу!..
Сусанна плюнула ей в лицо и, задрожав, крикнула толпе:
— Убейте ее, убейте!.. Разорвите ее на куски!..
Толпа зашумела, и со всех сторон посыпались на «пророчицу» камни.
VIII
В низко пробегающих над Зеленым Раем тучах сверкала молния, и грохотание грома проносилось по небу. Черная ночь часто рассеивалась на время, и тогда деревья и горы выступали как великаны, одетые в золотые мантии, а море казалось беспредельностью, по которой ползли, наскакивая друг на друга, разъяренные золотисто-серые змеи.
— Не серчай, не гневайся, бог… Что повелел мне — исполняю… Ты прошептал мне так: «Первая брачная ночь наша с полночи начнется, но ты, смертная, и не увидишь меня, бога… и буду я в самом безобразном теле… будет тело это плясать… Иди к пророку и увидишь сама… И когда увидишь, что я в нем, пляши и ты нагой, чтоб меня повеселить…» Так ты прошептал мне, солнцесияющий Лай-Лай-Обдулай… Радость в сердце моем, но боюсь я… Может быть, ветры пели мне в уши и листья шептали, и слышала я, чего не было… Пусть моя радость будет полной, шепни так: «Иди, иди, невеста моя, жених Лай-Лай-Обдулай ждет тебя…»
Сусанна лежала неподвижно на земле перед деревянным болваном, лицом вниз и разбросав по сторонам нежные руки. Бур я ревела и завывала, и ее волосы, подымаясь кверху, развевались над ней крутящимся золотистым столбом. Ветви орешника гнулись во все стороны, и листья непрерываемо шумели миллионами таинственно и нежно лепечущих голосов. Девушка, не интересуясь ничем этим, продолжала лежать, прислушиваясь, не ответит ли ей что-нибудь бог на ее просьбу, которую она проговорила, охваченная молитвенной радостью, вместе с некоторым священным ужасом: как бы ни было, но ведь с ней говорил «солнцесияющий». «Бог», однако же, упрямо молчал, а она, невеста его, лежала, охваченная трепетом. И вдруг она явственно услышала шепот: