Мне не нужна наносекунда, чтобы определить этот голос.

Мама.

«Все в порядке, Мэри, — успокаивает Пол, успокаивая мою встревоженную мать.

Она стягивает халат по бокам, тревожно бегая глазами. Затем она находит меня стоящим у входной двери с открытым ртом. Я ничего не понимаю.

"Элеонора!" она визжит и ныряет вперед, готовая схватиться за меня. Я не уверена, понимает ли она вдруг, что здесь что-то не так, или мое лицо говорит ей об этом, но она резко останавливается, прежде чем добирается до меня. Затем она берет стену рядом с собой. "Ой… " она дышит, ее глаза расширяются.

Ой? Я чувствую, как скручиваются мускулы моего лица, но хихикаю. Не знаю почему. — Мам, что здесь делает Пол? Я уже знаю. В моем утомленном уме складывается что-то близкое к объяснению, и мне серьезно не нравится то, что я придумываю. Или, может быть, мой разум играет со мной в игры. Пожалуйста, скажите, что мой разум играет со мной в игры!

Мама тоже начинает хихикать. Это нервный смех. Прямо как у меня. «Ты ничего не говорила, когда вернешься домой, дорогая». Она делает шаг назад и сталкивается с обнаженным животом Пола, его рука поднимается и опирается на руку моей мамы, поддерживая ее.

Мои глаза падают на его объятия и не двигаются, когда я отвечаю на настороженный вопрос матери. «Думала удивить тебя», — тихо говорю я, наблюдая, как рука Пола отпускает ее. Я смотрю на него. Он уклоняется от моего вопросительного взгляда. Объяснение, которое зародилось в моем усталом уме, внезапно завершилось. Мой взгляд переводится на мать. "Мама?"

Ее губы распрямляются, и она выдыхает. «Я хотела сказать тебе несколько месяцев назад».

"Месяцы?" Я плачу, открывая рот. "Но… как?" Я в растерянности. "Месяцы?"

Все ее тело сдувается перед моим глаза, и рука Пола снова на ее руке, на этот раз предлагая поддержку другой формы. «Да, месяцы», — вздыхает она. «Я не хотела тебя расстраивать».

"Расстраивать меня?" — спрашиваю я, кончики пальцев доходят до головы и упираются в виски. Я начинаю истерически смеяться, когда стою перед мамой и ее… кем бы он ни был, и изучаю, как они ерзают и извиваются передо мной.

"Чай?" — немного пронзительно спрашивает мама, указывая на кухню, пятясь назад.

«Я оставлю вас, девочки, наедине», — говорит Пол. «Как только я оденусь». Он исчезает наверху, и мой смех утихает.

Я иду за мамой в удобную кухню и кладу задницу на один из старинных деревянных стульев, наблюдая, как она бросается в бой, готовя чай. Мои сцепленные руки лежат на столе, моя спина выпрямлена, я не могу расслабиться. Что мне ей сказать? Что она мне скажет? Я начинаю покусывать щеку, размышляя над всем этим. Пол? Я не могу понять это в сумасшедшем тумане, который сейчас затуманивает мой разум. «Как долго, мама?»

Она стоит на другом конце кухни, и наступает несколько секунд тишины. «Пять месяцев», — тихо говорит она, поворачиваясь ко мне лицом.

Я ошеломленно выдохнул. «Вау», — говорю я, гадая, как я это пропустил. Я уехал в Лондон всего пару месяцев назад. Это происходило, пока я жила здесь?

Ее губы сжимаются, и блеск в глазах немного тускнеет, когда она смотрит в сторону. Я не могу понять, почему я разочарована, когда исчез проблеск счастья. Это вина. К моей вине добавилось еще больше вины, когда дело касается моего мертвого отца.

Она садится с неуверенной улыбкой на лице. «Ты знаете, что твой отец вряд ли был внимательным мужем, Элеонора, — говорит она, ожидая, пока я это подтвержу. Я не могу. Я чувствую себя предательницей. «У него был роман со своим магазином».

«Я знаю, — шепчу я. Он ласкал старую мебель, которую восстановил, как ласкал женское тело. Но это не так, Бог любит его.