Глава 18

— Я бы хотела для себя определиться, на что я сильнее злюсь. На тебя, за то, что ты с ногами влез в мою операцию с Синдикатом, на то, что ты самолично принял решение разрушить Гарамон, или на то, что устроил в Майами… — моя жена нервно вскинула подбородок, — Но, увидев Костю и Петра Васильевича, я поняла, что жизнь у вас тут далеко не сахар. У тебя же по каждому пункту есть, что сказать?

— Есть, — вздохнул я, — А у тебя? Зачем ты выбралась из Аркендорфа?

— Потому что он из удобной крепости превратился в ловушку, — миниатюрная брюнетка, поставив чашку с чаем на стол, неловко поднялась, подойдя ко мне, — Истинный — это тот, кто может в любой момент исчезнуть. Как только окружающие поняли бы, что я просто беременная женщина с парой телохранителей, они могли бы испытать искушение. Особенно Рао Тан, он, всё-таки, не от хорошей жизни решился обосноваться так далеко от дома. Поэтому да, я заплатила одной из своих знакомых, рискнула… и вот мы тут. В Чикаго. Люби и защищай, муж мой.

Как выросла моя жена. Знает, что друзей искушать нельзя. Сильно искушенный друг вполне может прекратить им быть. Это у нас, у аристократов. У простых людей это называется «предательство» и сильно осуждается, а у нас просто возможный, но нежелательный, ход событий.

— Костя сказал приблизительно то же самое, придя ко мне на порог раненым и уставшим. Ты не такая, за что спасибо.

— Кому многое дается, с того многое и спрашивается. А теперь пошли в постель, Кейн, время спать. Завтра я сама займусь доспехом для Красовского.

Да, лорд Эмберхарт, если ваши жены понимали вас на том же уровне, то я теперь не удивляюсь вашей решимости воссоединиться с ними спустя столько лет. Мне уже сложно представить жизнь без этой хрупкой, рациональной и решительной женщины.

— «Нам просто очень везет в этом плане, Кейн. Незаслуженно и чрезмерно»

Святая правда.

На следующий день в нашей жизни начался натуральный ад, да такой, что я с тоской вспоминал перестрелку в Майами и рушащийся на наши с Пиатой головы расплавленные потолки — что я, что Кристина вовсю занимались самым аристократичным из всех возможных дел. Мы разговаривали, мы интриговали, мы намекали, мы строили союзы и взыскивали долги, лихорадочно укрепляя мои позиции в городе и стране. Мне пришлось к этому процессу привлечь даже Акстамелеха, банально разведя древнего ящера на слабо до такой степени, что он позвонил мэру города, своему ставленнику, а затем рявкнул в трубку прекрасно известным бедному человеку голосом, пригрозив явиться лично, если мэр не вспомнит, чей это город.

В итоге, в течение восьми нервных дней, за время которых мы приобрели отвращение к разговорникам, нам удалось повернуть общественное мнение насчет князей Дайхардов с «убийцы королей» до «спасители мира от гоблинов, бандитов и индейцев». Пришлось разыграть несколько крайне грязных карт, прибегнув к махинациям общественным мнением, хорошо известным мне по истории моего мира, но тут уже деваться было некуда. Дракон, названивающий чуть ли не ежедневно, все настырнее и настырнее интересовался о готовности ловушки.

Общество для нас стало отдельной занозой в заднице. Раскручиваемые Дракарисом интриги, в суть которых меня посвящать никто не стал, стали причиной бесконечных звонков и предложений встретиться с отдельными членами Общества. Не имея ни малейшего понятия, с чем связано такое внимание, я всем вежливо отказывал, упирая на то, что сейчас решаю множество жизненно важных проблем. Со мной прощались, намекая, что помогут. Возможно, это тоже сыграло роль в изменении характера газетных статей, пишущихся о нас чуть ли не каждый день.

Когда я нашёл время вырваться из этого потного круга переговоров, чтобы съездить к сокровищнице Акстамелеха, то взял с собой всю семью, а еще Пиату, Костю, Зеленку и Красовского, попросту решив устроить по дороге пикник. Нам всем требовалась передышка.

Ну и, может быть, разговор по душам.

— Кейн! Сделай еще раз! — тыкал в меня длинной травинкой Азов, откормивший свою гоблиншу до такой степени, что та попросту задрыхла на пледе, — Ну сделай!

— Ты просто ребенок, — сурово осудила его Кристина, наблюдающая за упражнениями Пиаты и Петра Васильевича, — Сколько можно?

— Да я поверить не могу, что он — Сильверхейм! — воскликнул отошедший от своих злоключений блондин, — Натуральный Сильверхейм! Не может этого быть!