Все более обострявшиеся конфликты определяли отношения между белой армией и казаками, и в Сибири. В политической и военной сфере сибирские атаманы так же требовали собственного независимого от Верховной власти казацкого управления. Их настроения передавало письмо атамана Г. Семенова: «Великодержавные тенденции омского правительства и стремления его к самой крайней централизации…, создают чрезвычайно трудные условия совместной работы с ним. Однако обстоятельства настоящего момента таковы, что, к моему глубокому сожалению, я лишен возможности открыто объявить о своем отношении к нему…»[289]
Посланник ген. Алексеева в Азиатской России ген. В. Флуг весной 1918 г. в своем отчете указывал, что в местных казачьих организациях царит «некоторая моральная распущенность, неразборчивость в средствах, стремление больше руководствоваться честолюбивыми побуждениями своих атаманов, чем сознанием гражданского долга»[290]. Главноуправляющий делами верховного правителя Гинс обращал внимание на «неуважение (казаков) к чужому труду и праву, презрение к крестьянам, которые якобы не воюют. Все мол должны выносить на своей спине казаки…»[291].
«Разные вольные атаманы Семенов, Орлов, Калмыков, — своего рода винегрет из Стенек Разиных двадцатого столетия под белым соусом…, — характеризовал их в апреле 1918 г. военный министр Колчака Будберг, — внутреннее содержание их разбойничье»[292]. «Не удивляюсь, — вспоминал Гинс, — что многим приходила мысль вовсе уничтожить казачьи войска, роль которых во всем движении оказалась роковой, что бы с корнем вырвать казацкое политиканство и атаманщину»[293].
Кристаллизующая основа
Помощь союзников «была чрезвычайно существенной, ибо без нее Белые армии, несмотря на весь их героизм, стояли бы перед неминуемой гибелью…».
Наличие одной только потенциальной движущей силы, еще не дает возможности создать настоящую боеспособную армию, для этого необходимо кристаллизующая основа движения, собирающая разрозненные силы и материально обеспечивающая их формирование. И именно в разрешение этих вопросов уперлась дальнейшая организация Белых армий.
«Главный вопрос, от которого зависело само существование армии, — денежный — оставался по-прежнему неразрешенным, — отмечал Деникин, — Денежная Москва ограничилась «горячим сочувствием» и обещаниями отдать «все» на спасение Родины. «Все» выразилось в сумме около 800 тысяч рублей, присланных в два приема; и дальше этого Москва не пошла»[295]. Подобное отношение Добровольческая армия встречала повсюду, деникинские добровольцы «дрались на подступах к Ростову, зная, что сотни тысяч казаков и ростовской буржуазии за их спиною живут легко и привольно. Они были оборваны, мерзли и голодали, видя, как беснуется и веселится богатейший Ростов, финансовая знать которого с большим трудом «пожертвовала» на армию два миллиона рублей, растворившихся быстро в бездонной ее нужде. Они встречали в обществе равнодушие, в народе вражду…»[296].
Северная армия
Офицерство Северной армии, «в большей своей части…, — вспоминал член правительства Северной области эсер Б. Соколов, — было не только весьма высокого качества, не только превосходило офицерство Сибирской и Юго-Западной армий, но и отличалось от офицерства Добровольческих частей. Оно было не только храбро, оно было разумно и интеллигентно»[297]. «Прибывшие в область офицеры в большей своей части отличались тоже мужественным и доблестным исполнением своего долга. К сожалению, между ними не было полной солидарности, т. к. офицеры, спасенные на Украине от большевиков немцами, были проникнуты германофильством, что возмущало офицеров, сохранивших верность Антанте. Все это антантофильство и германофильство, конечно, не носило серьезного характера, но, к сожалению, давало повод для ссор и недоразумений. Много выше стояла офицерская среда в артиллерии, производя своим поведением, воспитанностью и уровнем образования впечатление офицеров мирного времени. Цвет офицерства составляла небольшая группа кадровых офицеров, командовавших отдельными войсковыми частями пехоты и артиллерии, на которых, собственно говоря, и держалась наша маленькая армия»[298].
Как единодушно отмечали генералы, командовавшие Северной армией, «кроме единичных случаев…, отношения между солдатами и офицерами были дружелюбны…[299]. Несколько офицеров, особенно отличившихся своими боевыми действиями, и известных большевикам своей активностью, были спасены солдатами…»[300]. Соколов относил эту особенность к тому, что: «не было в северянах, в частности в северных войсках, ненависти к интеллигентам и барам (исключение составляли горожане и пригородские жители)… Это явление тесно связано с характером и натурой северян. В них нет и в помине того озлобления, затаенной обиды и ненависти к барам и интеллигентам, столь характерных для великоросса средней России (на Севере не было крепостного права). Здесь на Севере были только следы этих настроений, только отголоски, только отражение общероссийских настроений масс. Вместе с тем у северян и больше самостоятельности, больше и чувства собственного достоинства»[301].
Но главной отличительной чертой Северной армии являлось то, что ее основной цементирующей основой были не столько офицеры, сколько войска интервентов. Их роль наглядно передавали воспоминания командующего войсками Северной области ген. В. Марушевского: «Восстания… только подтвердили необходимость наличия в отрядах хотя бы небольшого числа иностранных войск. Здесь важна была не сила, а наличие иностранного мундира, в котором простолюдин видел не только штык или револьвер, но государственную силу, стоявшую за ним. Кроме того, хотя бы небольшая иностранная сила обеспечивала свободу действий каждого войскового начальника, охраняя его жизнь от покушений. С этим надо было считаться и не успокаивать себя теоретическими соображениями о политических вкусах и идеалах нашего мужика»[302].
Принцип пропорционального состава русских и иностранцев был установлен еще в соглашении союзников с Мурманским Советом от 6 июля 1918 г. Согласно соглашению, из русских «не должны формироваться отдельные русские части, но, поскольку позволят обстоятельства, могут быть сформированы части из равного числа иностранцев и русских»[303]. Но даже, через полгода после высадки союзников 1 января 1919 г. в Северной Области (Архангельском и Мурманском фронтах) на 7,1 тыс. русских солдат и офицеров приходилось 23,2 тыс. солдат и офицеров интервентов[304]. После проведения принудительной мобилизации на 15 апреля 1919 г. на 24,5 тыс. русских — 21,5 тыс. интервентов[305]. Несмотря на дальнейший рост численности войск интервентов (до 27 тыс.) увеличение русской части армии оказалось невозможным, поскольку доступные мобилизационные ресурсы области оказались исчерпаны.
Боеспособным ядром Северной армии были именно войска интервентов, отмечал Б. Соколов: «Все фронты были в полном подчинении у английского командования… Позиции были заняты главным образом английскими, кое-где русскими силами, русским же разрешалось занимать более глухие и менее ответственные места. Пропуски, проезды… — все это было в руках у союзной комендатуры. Госпитали… были английские, персонал же смешанный, русский и английский. Интендантство, снабжавшее фронт и тыл, было исключительно английским, и русские получали все, начиная с довольствия и кончая обмундированием, с английских складов»[306].
Северо-западная армия
Ядром армии являлся Северный корпус, который был сформирован в октябре 1918 г. при активном немецком участии[307]. Условия его формирования, закрепленные в совместном соглашении, предусматривали, что: «Формирование армии будет происходить… под прикрытием германских оккупационных войск… Денежные средства на содержание армии отпускаются германским правительством заимообразно Русскому Государству…». При этом указывалось, что германские войска в наступлении не участвуют…, но «следуют за армией для поддержания внутреннего порядка и престижа власти… После занятия Петербурга объявляется военная диктатура…»[308].
«В течение первой вербовочной недели общее количество записавшихся добровольцев превышало 1500 человек, причем офицерство составляло 30–40 % общего числа»[309]. В армии первоначально насчитывалось «в общей сложности около 50 тысяч человек (вместе с около 40 тысячами немецких добровольческих частей). При переброске (в Россию, речь шла только о русских частях) осталось лишь 6–7 тысяч человек»[310]. Немецкая ориентация Северной армии закончилась с завершением Первой мировой войны. На это с английской прямотой указывал ген. Г. Гоф: «Многие русские командиры до такой степени тупоумны или коротки памятью, что уже открыто говорят о необходимости обратиться к немцам за помощью… Скажите эти дуракам, чтобы они прочли мирный договор. Все, что Германия имеет, уже ею потеряно…»[311].
Вместе с тем, писал 21 января 1919 г. Колчаку Юденич, «с падением Германии открылась возможность образования нового фронта для действия против большевиков…, около меня объединились все партии от кадетов и правее. Программа тождественна с вашей… Реальная сила, которой я располагаю в настоящее время, — Северный корпус (3 тысячи) и 3–4 тысячи офицеров находящихся в Финляндии и Скандинавии… Без помощи Антанты обойтись нельзя… Необходима помощь вооружением, снаряжением, техническими средствами, финансами и продовольствием не только на армию, но и на Петроград…»[312].
«Состав (северо-западной) армии был до крайности пестрый и какой-то случайный, — подтверждал Марушевский, — Видно было, что все это нуждается в настойчивой, организационной работе, в огромных материальных средствах, в запасах обмундирования, обуви, теплой одежды. Ничего этого не было»[313]. «Неодетой и не получавшей два месяца жалования армии», подтверждали члены Северо-западного правительства, угрожал скорый «полный и окончательный развал»[314]. Однако переговоры Юденича «с состоятельными соотечественниками (эмигрировавшими в Швецию) результатов не дали…»[315].
На помощь пришли союзники: от англичан армия получила 40 тыс. комплектов обмундирования, 20 тыс. ружей, 15 млн. патронов и 30 грузовиков и т. п., вплоть до бритвенных принадлежностей, зубных щеток и туалетной бумаги[316]. Кроме этого были присланы артиллерийские орудия, танки и самолеты, однако тяжелое вооружение пришло в крайне незначительном количестве и, большей частью, в некомплектном или неисправном виде. Союзники в это время были больше озабочены содействием в становлении новых независимых прибалтийских государств, поэтому «помощь от Антанты, если не считать поставок американской муки, приходила «крохами». Немецкие оккупационные власти давали значительно больше»[317].
Тем не менее, благодаря иностранной помощи численность армии стремительно росла: если в феврале 1919 г., по данным Юденича, она состояла всего из 758 офицеров и 2624 рядовых[318]; то к сентябрю она выросла до 27 тыс. человек, а по данным Военного министерства Северо-запада даже — 59 тыс. человек, а к ноябрю 75 и даже 100 тыс. человек. Причина такой чрезмерной разницы между действительным составом армии и тем, что значилось на бумаге, по словам исследователей, заключалась в больших размерах ее тыловых частей и в том, что «армейское командование, таким образом, рассчитывало получить от правительства «дополнительные» ассигнования, получаемые им от Антанты»[319].