Что касается городов Сибири, то там, по словам ген. Сахарова, «поражало и бросалось в глаза чрезвычайно большое число молодых и здоровых штатских людей, слонявшихся здесь без дела, в то время, когда на фронте был дорог каждый человек, армия испытывала острый недостаток в младших офицерах…»[507]; «после доклада о массах здоровой и молодой интеллигенции в сибирских городах был проведен приказ о полной ее мобилизации, но… более 50 % сумело избежать призыва…»[508]. Попытка мобилизации не удалась, подтверждал Колчак, указывая на то, что в тылу, в городах «появились отвратительные явления…, уклонения под разными предлогами от величайшего долга перед родиной — военной службы…»[509].

Широкое распространение получило уклонение от фронта путем поступления в тыловые учреждения. Указывая на этот факт, член правительства адмирала Гинс замечал: «армия и вместе с ней боевое офицерство раздеты, разуты и голодны. Тыловые учреждения переполнены офицерством…»[510]. «Военное министерство и Главный штаб распухли, — подтверждал ген. К. Сахаров, — до чудовищных по величине размеров»,[511].

Ген. В. Кислицын вспоминал, что в Ставке «были забиты все коридоры толпившимся здесь офицерством… Штабные офицеры держали себя надменно. Они точно оказывали посетителям, таким же офицерам, как и они, честь и милость, разговаривая с ними»[512]. Вообще все омские «министерства были так полны служилым народом, — отмечал Сахаров, — что из них можно было бы сформировать новую армию. Все это не только жило малодеятельной жизнью на высоких окладах, но ухитрялось получать вперед армии и паек, и одежду, и обувь. Улицы Омска поражали количеством здоровых, сильных людей призывного возраста… почти каждый, кто хотел укрыться от военной службы, делал это беспрепятственно»[513].

Тем не менее, «к осени практически все офицеры, еще не вступившие в армию, были призваны по мобилизации. Этот контингент…, — вспоминал П. Петров, — был, естественно, гораздо худшего качества: часть призванных офицеров была пассивна, слаба духом. Были случаи, когда такие офицеры, отправляясь на фронт, просили выдать им удостоверения, что они служат по мобилизации»[514].

Проблемы с мобилизаией привели к тому, что Белая армия целиком могла полагаться только на офицеров добровольцев, которые представляли особую ценность, поскольку «исключительно на офицерском составе всякой, особенно же нашей, армии, — указывал ген. М. Алексеев, — зиждется се сила. Чем менее развит солдат, чем менее он культурен, чем слабее он подготовлен в боевом отношении, тем более вырастает значение офицера; только он один тянет на себе инертную массу, только он один готовит победу или поражение. Победа не может быть обеспечена без знающего, крепкого духом и воодушевлением и доблестного офицерского состава»[517]. И именно «на офицерском самопожертвовании, — подтверждает историк С. Волков, — во многом и держалось Белое движение…»[518]. Даже «казаки требовали, чтобы офицеры шли впереди. Поэтому потери в командном составе, — как вспоминал атаман Краснов, — были очень велики»[519].

Примером здесь мог служить названный в честь Корнилова ударный полк, который на протяжении 3-х месяцев дрался «против вдесятеро превосходных сил врага и разбил их, но при этом потерял убитыми и ранеными 3300 офицеров, что при средней численности этого, в то время еще чисто офицерского, полка составляет потрясающий процент потерь: 280 %»[520]. Огромные потери среди офицеров добровольцев, наряду с проведением общей мобилизации, привели к тому, что «процент офицеров упал в 7–8 раз, и армия, — как отмечает С. Волков, — стала терпеть поражения»[521]. Эти выводы подтверждает и статистика доли офицеров в армии Юга России (Таб. 3).

Таб. 3. Доля офицеров в армии Юга России и ее общая боевая численность[522]

«Приближалась осень, — вспоминал Штейфон, — Истомленные войска не имели теплой одежды. Резервов не было. Части воевали уже только своими кадрами. Дух бойцов изнашивался. И когда после занятия Орла и Брянска советская Москва готовилась к эвакуации и на фронт была двинута даже личная охрана Ленина — Латышская дивизия, добровольческое командование уже не имело сил, чтобы сломить несомненно последнее сопротивление»[523].

К этому времени мобилизационный ресурс Белых армий был исчерпан полностью, их пополнение осуществлялось только за счет мобилизации военнопленных. Как вспоминал ген. Сахаров, в колчаковской армии «это были последние наши ресурсы; красноармейцы пополняли белые войска… Армия не получала пополнений с тыла, ни одно обещание Главковостока выполнено не было; армия в это время уже не имела своих запасных частей… Пополнения не прибывали. Все телеграммы, настойчивые просьбы и требования оставались без ответа»[524].

На Юге России военнопленными комплектовались даже такие дивизии, как корниловская и дроздовская. «Иногда, ввиду больших потерь, процент пленных в строю доходил до 60–80»[525]. Однако, если в начале 1919 г. пленные красноармейцы охотно становились в строй «белых», то к концу года ситуация кардинально изменилась и «белым» приходилось прибегать к «насильственной мобилизации… среди военнопленных»[526]. Врангель «вербовал солдат (из дезертиров и военнопленных) простым методом, расстреливая на месте всех офицеров и младший состав и предлагая остальным делать свой выбор. Большинство не колебалось»[527].

Результат подобной мобилизации был одинаков для всех белых армий: «только что прибывшее пополнение, — вспоминал колчаковский ген. Сахаров, — получив приказ идти в наступление, выбегало, подняв вверх винтовки, обращенные прикладами в небо, передавалось на стороны красных и открывало огонь по своим. Почти все офицеры в таких полках гибли…»[528]. Точно такие же примеры с Юга России приводил командир дроздовской дивизии ген. А. Туркул: «Батальон шел теперь на красных без офицеров. Одни солдаты, все из пленных красноармейцев, теснились толпой в огонь. Мне казалось, что это бред моей тифозной горячки, как идет в огне толпой, без цепей, наш второй батальон, как наши стрелки подымают руки, как вбивают в землю винтовки штыками, приклады качаются в воздухе. Никогда, ни в одном бою у нас не было сдачи скопом. Это был конец…»[529].

Разложение

Бескорыстное исполнение долга и служение родине было редким явлением; большинство смотрело на события текущего момента с точки зрения личной наживы.

Ген. К. Глобачев[530]

Провал всех попыток введения регулярства и мобилизации во всех «белых» армиях, были лишь внешними признаками внутреннего разложения того самого «тыла», за который эта армия шла на смерть. «Из наших полков выбывали лучшие, гибли храбрейшие русские офицеры и солдаты, цвет нашей армии. Но главное — всего хуже было то, — отмечал ген. Сахаров, — что падала надежда на успех и вера в дело»[531]. Причина этого, по словам Сахарова, заключалась в том, что «Армия, проявлявшая чудеса героизма и предел напряжения сил, добившаяся блестящей победы была предана, она не получила ни пополнений, ни одежды, ни теплых вещей. А между тем наступала уже суровая сибирская зима… И добро, если бы не было в тылу запасов, а то ведь в Красноярске, Томске, Иркутске были полные склады»[532].

«Как будто нарочно, тыл не присылал ни одного вагона теплой одежды, ни пополнения, ни офицеров, даже хлеб и фураж доставлялись в армию нерегулярно, несмотря на большие запасы и обильный урожай, бывший в Сибири в том году. Полки и батареи тают. Большинство лучших офицеров и солдат выбито… Но за что люди гибнут? Что в будущем? — вопрошал главнокомандующий колчаковской армией Сахаров, — Вера в успех при настоящих условиях исчезает… К сожалению, в армии, начиная от стрелка и кончая ее командующим, нет теперь веры, что настоящее правительство способно исправить положение. Армия не верит ему….»[533].

Колчаковская армия

«Тыла у нас никогда не было, — констатировал в своем донесении начальник 12-й Уральской стрелковой дивизии ген. Р. Бангерский уже 2 мая 1919 г., — Со времени Уфы мы хлеба не получаем, а питаемся чем попало. Дивизия сейчас небоеспособна». При этом Бангерский отмечал, что не видел в старой армии такого героизма, какой был проявлен белыми войсками в последнее время, но всему есть предел: «Хотелось бы так знать, — вопрошал он, — во имя каких высших соображений пожертвовано 12-ой дивизией»[534].

Передавая состояние колчаковской армии осенью 1919 г., ген. Сахаров отмечал, что «внешний вид этих русских полков был совершенно отличный от того, какой они имели всегда раньше. Как будто это были не воинские части, а тысячи нищих собранных с церковных папертей. Одежда самая разнообразная, в большинстве своя, крестьянская, в чем ходил дома; но все потрепалось, износилось за время непрерывных боев и выглядит рубищем. Почти на всех рваные сапоги, иногда совсем без подошв; кое-кто еще в валенках, а у иных ноги обернуты тряпками и обвязаны веревочкой… Штаны почти у всех в дырьях, через которые просвечивает голое тело… Офицеры ничем не отличались по внешности от солдат…»[535]. В частях Северной группы Сибирской армии «люди босы и голы, ходят в армяках и лаптях… Конные разведчики, как скифы XX века, ездят без седел»[536].

«Армия все более и более таяла, оставшись одетой по-летнему. А в тылу были накоплены колоссальные запасы, такие, что их не могла бы использовать вдвое большая, чем наша армия!»[537] «Какие богатые склады нашли мы в Инокентьевской! Всего было полно: валенок, полушубков, сапог, сукна, хлеба, сахара, фуража и даже новых седел. Только теперь встало во весь рост преступление тылового интендантства и министерства снабжения, оставивших в октябре нашу армию полуголой»[538].