Она нашептывала и другие вещи.

По ночам, говорила она, из своих кубиков в кабинете отца Кумико восстают, как дымок, злые духи.

– Эти старики… – говорила она, – они высасывают наше дыхание. Этот город пьет мое дыхание. Здесь нет покоя. Нет настоящего сна.

Перед концом она совсем перестала спать. Шесть ночей мать молча и совершенно неподвижно сидела в своей голубой европейской комнате. На седьмой день она ушла из квартиры одна – достойный упоминания подвиг, учитывая усердие секретарей, – и отыскала дорогу к холодной реке.

Но в заднике витрины Кумико еще чудились линзы Салли. Девочка вытащила из рукава свитера карту корейца.

У обочины на Маргейт-роуд стояла сожженная машина. Девочка помедлила возле нее, оглядывая молчаливые фасады на противоположной стороне улицы, и тут услышала какой-то звук за спиной. Оглянулась и увидела в свете полуоткрытой двери ближайшего дома перекошенное лицо горгульи под лавиной сальных кудрей.

– Тик!

– По правде говоря, Терренс, – сказал тот, когда исчезла искажающая лицо гримаса.

Тик жил под самой крышей. Нижние этажи пустовали, светлые прямоугольники на обоях – призраки исчезнувших картинок – провожали поднимающихся взглядом.

Хромота Тика, когда он взбирался перед ней вверх по лестнице, сделалась еще более явной. На нем был серый костюм из блестящей плащовки и табачного цвета замшевые оксфорды на толстой подошве.

– А я тебя ждал, – сказал он, с усилием перенося тело со ступеньки на ступеньку.

– Правда?

– Я знал, что ты сбежала от Суэйна. Мониторил понемногу его трафик, когда было время, свободное от того, другого…

– Другого?

– Ты что, не знаешь?

– Прости?

– Все дело в матрице. Там что-то происходит. Проще показать, чем пытаться объяснить. Тем более что объяснить это я все равно не могу. Готов поспорить, три четверти всего человечества сейчас подключены к сети, смотрят шоу…

– Я не понимаю.

– Сомневаюсь, что кто-то вообще понимает. В секторе, где Муравейник, возник новый макроформ.

– Макроформ?