– Есть ли у вас вопросы, монсеньор Сасскен?

Я вновь стоял к ней лицом. Графин и стакан я поставил обратно на подставку, неровно.

– Я хотел бы лишь найти брата, – сказал я и услышал, как голос предательски пищит, поднявшись куда выше обычного. Губы и горло уже опять пересохли. – Джак еще жив, мадам? Он не ранен?

– Дело обстоит именно так.

– Так где же он?

Она ничего не сказала.

Прошло столько времени с тех пор, как я вообще контактировал с Джаком, – из-за того, что со мной произошло, невозможно было точно сосчитать годы. Столь многое изменилось с момента его призыва. Семья, в которой он рос, была разрушена. Я состарился, состарился и он. Я не мог представить, что все эти годы, проведенные в армии, сделали с его личностью. Все, что я чувствовал к этому времени, – пустота, оставшаяся на его месте. Я его помнил лишь как старшего брата, впечатлительного молодого человека, которому не было двадцати. Он был искусным музыкантом – может быть, не потрясающим, но хорошим скрипачом; иногда – эмоциональным исполнителем музыки, страстным поборником справедливости. Он любил кино и книги, никогда не был физически развит, не владел активными видами деятельности. Как и мое, его детство было омрачено воздушными налетами на наши города; на него они повлияли больше, чем на меня, потому что ему дольше пришлось их терпеть.

Я не забыл его беспокойства и дурных предчувствий, когда против всех наших ожиданий он принял повестку и явился для прохождения обучения. Родители молили его скрыться. Но Джак вместо этого рассуждал об извращенном чувстве долга, об обязанности послужить делу, о том, что, проникнув в среду военных, он многое узнает, и решимость его укрепится. Он говорил, что хочет оказаться внутри, в сердце системы.

По мне, это не имело смысла, но он пытался меня убедить. Показывал мне посулы, отпечатанные на призывной повестке. Срок службы будет недолгим, боевые обязанности распределены так, чтобы свести опасность для новобранцев к минимуму, бои будут вести по преимуществу регулярные войска, а в конце его ждет почетная демобилизация. Вопреки всему, что он говорил и отстаивал в месяцы перед мобилизацией, Джак верил этим обещаниям.

Сейчас тогдашние заверения выглядели бойким враньем. Насчет короткого срока службы все было уже ясно, так что же говорить о других обещаниях, еще менее правдоподобных?

Я не мог не поглядывать мимо собеседницы на хитроумно размещенные камеры. За каждым моим движением следили и, несомненно, каждое слово записывали. Я понимал, что произойдет, если я сделаю хоть один агрессивный жест в сторону генералиссимы.

Из соседних комнат не доносилось ни звука, но ледяной дождь продолжал хлестать в окна мощными шквалами. Я видел свинцово-серое небо, пелену темных облаков, несущихся со стороны моря.

Руки мадам уже не были сложены за спиной. Теперь она позволила им свисать вдоль тела. На меня она по-прежнему не смотрела прямо. Ее непроницаемые, холодные манеры не позволяли мне заговорить. Чувствовалось, что беседа подходит к концу. Я заметил, что на поверхности письменного стола зажегся вмонтированный в нее красный огонек.

Чем закончится эта встреча? Может, я остаюсь под арестом и меня отведут в камеру? Покарают? Забреют в армию? Расстреляют как предателя? Что угодно представлялось возможным, потому что режим, возглавляемый мадам, был способен на все. Меня вновь начало трясти от ужаса перед неизвестностью и одновременно опять захотелось набраться смелости и напасть на нее. Вот в чем все дело: духу не хватает. У меня. Она считает меня никчемным. Я никогда прежде не встречал ей подобных. Телесная скованность, отсутствие жестикуляции, взгляд мимо, мертвецкое спокойствие. Горский акцент, искаженный армейскими интонациями. Я ее по-прежнему ненавидел, ненавидел сильнее, чем до встречи. Я раньше понятия не имел, какова она. Не знал, что, если встречусь с ней, она приведет меня в ужас.

Неподвижность ее позы, ожидание ею чего-то, скрытые камеры – все внушало угрозу.

– Вы сказали, что я мог уйти, мадам, – нарушил я молчание. – А могу ли я сделать это сейчас?

– Вы все еще планируете посетить гавань?

Правдивый ответ состоял в том, что мне хотелось очутиться где угодно кроме этой голой и страшной комнаты с ее безликой одноцветностью, камерами, немигающим красным огоньком. Чем дольше я здесь находился, тем больше делалась для меня угроза, даже если она заключалась лишь во вреде для психики от осознания глубины моей же ненависти. Мадам была не одна, да и не могла быть одна. Помощники, подчиненные, вооруженная охрана наверняка размещены вокруг нее, невидимые глазу, за дверьми, в нескольких шагах от места, где мы стояли.

– Насчет гавани не знаю, – ответил я, безуспешно стараясь показать голосом, будто передумал. – Сегодня я приехал в город Глонд именно за этим, но раз вы говорите, что мне запрещено, то я не пойду.

– Вы можете идти, монсеньор Сасскен. Помните, что вы заключили творческий контракт.