– Я не сделал ничего плохого, – сказал я.

– Монсеньор Сасскен, наша страна находится в чрезвычайном положении. Обращайтесь ко мне «мадам».

– Да, конечно, мадам, – согласился я, думая лишь о том, какое отвращение к ней питаю.

Всего неделю назад мадам одобрила решение о казни двух десятков человек, которых хунта именовала «подрывными элементами». Именно она, мадам генералиссима Флаууран, подписала приказ. Хоть и слишком молодая, чтобы участвовать в изначальном военном перевороте, в последние годы именно она выдвинулась в лидеры хунты. Властная и не знающая меры, она вошла в легенду безжалостным диктатом над остальными генералами и манерой избавляться от них, стоило им не оправдать ее ожиданий или перестать приносить пользу. Все законы и директивы исходили из этого здания или из подобного где-нибудь в другой части города. Гражданской полиции не существовало, только вооруженная милиция, обучаемая и управляемая департаментом Национальных дел, подчинявшимся только правящей хунте, то есть – этой женщине. Многие из ее врагов гнили в бараках, в крепостях, в тайных лагерях с пожизненными сроками. Мне нечего было сказать этой женщине, я не хотел иметь с ней ничего общего.

Я вдруг понял, что на этой вынужденной беседе с Флаууран моя жизнь в Глонде подходит к концу. Я теперь был известен, помечен, идентифицирован, проштемпелеван. Я находился в опасной зоне. Анонимность, непримечательность больше не для меня.

Убей ее! – мелькнула мысль; внезапное, потрясшее меня побуждение. Убей немедленно! Неважно как, ты с ней наедине, никто не смотрит, сбей ее с ног, топчи, убей. Пинай в живот, в лицо, запинай до смерти. Быстрее, пока тебя не остановили. Потом, конечно… но это потом, вот и побеспокоишься об этом потом. А сейчас убей ее! Лови шанс!

Я внутренне сжался, в ужасе от того, что только что пришло мне в голову. С усилием выдохнул – оказывается, я задержал дыхание. Ни разу доселе, вообще никогда я не испытывал побуждения кого-то убить. Я чтил жизнь, ценил ее. Ни один мой враг не был столь отвратителен, чтобы мне захотелось его убить.

– Ваш брат, мы полагаем, вступил в 289-й батальон.

Но как бы я это сделал? Как на самом деле кого-то убить? Что для этого нужно? Я никогда в жизни никого даже не ударил. Как бы я стал убивать эту женщину, как на самом деле бы сделал это? В моих фантазиях то было физическое нападение: внезапный бросок, повалить на пол, схватить за горло, бить ногами.

Но чтобы я? Я не мог этого сделать. Не просто не стал бы, а не мог. Представления не имел, как это делается. Я бы запутался, все испортил, не смог бы даже ее ранить, а нанес ущерб лишь самому себе.

Я попытался отогнать фантазии о физическом насилии. Отвращение было сильнее. Но фантазия не уходила, затягиваясь, словно приступ тошноты.

– Монсеньор Сасскен. Так ваш брат?..

– В 289-м, – выдавил я. – Да, мадам.

– Вы неважно выглядите, – то была констатация без малейшей заинтересованности.

Я понятия не имел, как выгляжу, а внутренне испытывал что-то вроде паники. Мне было жарко, я дрожал и готов был потерять сознание.

– Можно мне воды? – попросил я.

При этих словах и будто бы в тот же миг в конце комнаты за спиной у генералиссимы отворилась дверь. Вошел человек в штатском, несущий поднос. На подносе стоял графин с водой и стеклянный стакан. Штатский положил на стол пробковую подставку, потом поставил на нее стакан и воду. Он на секунду задержался, чтобы выровнять их, расположив на подставке симметрично, друг против друга.

Чтобы налить себе воды, мне пришлось пройти мимо генералиссимы. Человек с подносом уже уходил, отвесив ей короткий, но почтительный поклон. Откуда они знали, что я попрошу воды? Беря в руки графин, я шарил взглядом по стенам и потолку. Раньше я их не замечал, но над фотографиями в стену были вмонтированы крохотные камеры. Еще одна находилась между скрещенных флагов. Еще две – в верхней части стен, у потолка.

Вода оказалась холодной и освежающей. Я выпил немного, почувствовав себя лучше, стоило сделать первый глоток.

– Благодарю вас, – сказал я женщине, которую в своих фантазиях пинал в голову, сжимал руками за горло, умертвлял.