Лафемас и Мирабель, мгновенно оставив Жильетту в покое, вскочили с намерением наказать наглеца, осмелившегося прервать их столь неделикатным образом.

Но этот наглец имел вид гордый и мужественный; подперев правой рукой бок, а левой покручивая свой тонкий ус, он стоял так храбро, что, несмотря на свое обычно презрительное отношение ко всем и ко всему, ловкачи на минуту смутились.

Лафемас взирал даже с некоторым восхищением на статную фигуру Симеони, так внезапно явившегося пред ними.

Лафемасу было тогда тридцать семь лет; он был очень худощав, скорее красив, чем дурен; но что до выражения его лица, так оно и в спокойном состоянии духа сохраняло самый зверский характер. Буаробер, любимый писатель Ришелье, рассказывает про этого начальника ловкачей, что когда бывал ясный день, то он всегда кричал: «Ах! Вот отличная погода, чтобы вешать!» Лафемас питал страсть к виселице. Приятная страсть, не правда ли?

Про шевалье же де Мирабеля нельзя сказать ничего особенного ни в физическом, ни в нравственном отношении; то был просто игрок, развратник, хвастун, и ничего более; однако теперь он опомнился первым и вскричал, смерив противника грозным взглядом:

– В чем дело, друг? Уж не ищете ли вы ссоры? В любом случае вы могли бы избавить нас от столь сильных ударов по плечу, не так ли?

– Гм! – произнес Симеони с притворным смирением. – Бьют как могут, дорогой сеньор.

– Вот как! – сказал, в свою очередь, Лафемас. – Да ваш язык, похоже, так же остер, как силен ваш кулак! Как ваше имя, сударь?

– Паскаль Симеони.

– Впервые слышу.

– Вполне возможно, так как я приехал из провинции. К тому же не всем же суждено быть таким знаменитым, как знаменитый Исаак де Лафемас.

– А! Мы продолжаем шутить!.. Однако, мой друг, с какой стати вы прервали нашу игру с этой юной особой? Быть может, вы ее ухажер и вам не понравились наши шутки?

– Они мне действительно не понравились, пусть я и не ухажер этой девушки. Но я преследовал и другую цель, беспокоя вас.

– И какую же?

– А вот какую: я был тут, когда вы с вашим товарищем вошли в магазин, и слышал, как вы, дорогой господин де Лафемас, говорили, что игра в мяч есть наилучшая из всех игр… и что первый, кто не согласится с этим, будет иметь дело с вами.

– Да, я сказал это и повторяю. Что же дальше?

– Дальше? Что ж, тогда я имею честь объявить вам, что я не разделяю вашего мнения об этой игре в мяч… которую всегда считал… всегда считал наиглупейшей из игр… способной забавлять разве что дураков.

– Что?

– Дайте мне закончить! И, следовательно, имея удовольствие не соглашаться с вами, я готов, по вашему приглашению, иметь дело с вами… сию же минуту… в этой самой лавке и при свете этих свечей. Эта импровизированная дуэль будет крайне весела… гораздо веселее игры в мяч, уверяю вас! Впрочем, из уважения к присутствующим я позабочусь, чтобы эта игра не переросла в трагедию. О, я вовсе не желаю вашей смерти, господин де Лафемас! Мне только хочется преподать вам небольшой урок, не более… чтобы отучить вас от излишней болтливости и хвастовства! Вы слывете искусным фехтовальщиком. Что ж, я готов держать пари… на двадцать пять пистолей… что за две минуты я обезоружу вас… выбью у вас из рук шпагу!. Ну, так как? Согласны?

Паскаль Симеони и договорить не успел, как Лафемас по его примеру обнажил шпагу.