Только с моим жизненным опытом я видала всякое, так что впечатлить меня можно было хотя бы немного, если бы постоялец встретил меня голый, лежа на спине на потолке. И то скорее был бы вопрос: чем он там держится. 

— Роза, милая, ты можешь быть свободна. Проверь, нет ли последствий поломки и… — я запнулась, потому что не была в курсе, какое время суток сейчас — явно не ночь, но… 

— Да-да, мадам, я помогу повару с ужином, — пискнула волчица, резко сделала книксен и быстро утопала по коридору, не оборачиваясь. Бедная девочка, приходишь в номер, а тебе чуть ли не в лоб — ты-дым-с, давайте познакомимся. Фу, позор. 

— Так что насчет уборки? — грозно выпятил впалую грудь мужик.

— Давайте посмотрим, что именно вы хотите убрать, — я равнодушным взглядом скользнула по его телесам. Обнять и плакать, а лучше накормить, такой тощий он был. Разве что молоденьких волчиц пугать и годен. Дамы моего возраста скорее вручат пирожок и посоветуют не приставать к тете с непонятными просьбами. 

Номер был весьма приличный, несмотря на некоторую потрепанность самого здания. Напротив двери два узких окна, слева стол, шкаф и стул и небольшая, открытая настежь дверь в санузел, а справа — большое зеркало ближе к окну и полуторная длинная кровать поперек комнаты. На стенах гобелены и неплохой рисунок, явно новый и нанесенный краской. Нарисованные горы были как настоящие, белые шапки манили прикоснуться к ним: казалось, я даже почувствую снежный холод, стоит мне сделать это.

Но вообще у меня мысль мелкала — это какая же часть «Красного матроса», то бишь «Джеральдины»? И что это за номер? Люкс? В котором обои от стен отстали или где шкаф скрипит? И что это тогда за голый глюк? Откуда ему взяться, если, кажется, в том люксе женщины жили? Или они уже съехали? А может, я не в «Матросе», а на матрасе больничном? А Михалыч тогда там как и где? Свет-то дал или решил, что раз водка чужая, пусть греется? 

— Вот полюбуйтесь! — нервно заметил мужик. — Мои истории зачитывали на собрании Чайного клуба королевы-матери. Мои книги увез с собой в кругосветное путешествие знаменитый Эдуардо Кридда!.. Я в столичных пансионах жил, да меня в королевском дворце принимали! 

М-да, вокруг было грязновато — на полу, столе и даже кровати валялись исписанные, заляпанные, скомканные листы бумаги, которые нельзя было трогать без присутствия постояльца. Но тут мой взгляд упал на нечто возмутительное: самые настоящие чернила растекались по столу и уже накапали на ковер. Такие же синие следы были на светлом вязаном покрывале, видимо, мужик решил вытереть руки и не нашел ничего лучше. Еще бы о шторы вытер… 

Я едва слышно скрипнула зубами, градус вежливости снизился до критической отметки, когда я вместо сладкой улыбки и сарказма сразу начинала давить авторитетом, опытом и интеллектом, не давая даже дыхнуть, не то что рот раскрыть. Чернила вряд ли выведутся без следа. 

— Полюбовалась, — ледяным тоном ответила я. — Счет за испорченные вещи вам выставят в конце вашего пребывания. 

— К-какие вещи?! Что вы себе позволя... — хотел возмутиться мужик, но я прервала его резким жестом.

— А вы себе что позволяете? В королевском дворце вы тоже в таком виде разгуливали? Перед королевой-матерью трясли всяким? Можете поклясться, и свидетели есть? И повторить можете? — я хмыкнула, глядя в растерянные глаза мужика. — А если мы для вас не настолько хороши, так, может, вы поедете обратно в столицу? Я вызову вам экипаж, да? Или, может, стоит шепнуть кому-то, что вы, уважаемый, у нас проводите свое время. Наверное, сбегутся поклонники такого великого таланта. И вы выступите перед ними в том самом естественном виде, в котором имели смелость разгуливать здесь, в моем доме?

Меня несло, честно, я даже не задумывалась, какие именно слова попадали на язык. Какое-то внутреннее чутье буквально вынуждало меня давить на нудиста, наступать на него. И он вдруг испугался, побелел — то ли от слов про возвращение, то ли при упоминании поклонников. Но его проняло, он попятился, отступая от меня, а я наоборот почувствовала слабину и заручилась мыслью «куй железо, не отходя от кассы». 

— У нас приличное заведение, зарубите это себе на носу! — я не рассчитала силу, с которой высказывалась, и буквально щелкнула зубами у самого лица мужика. Тот вдруг неестественно взвизгнул, взмахнул руками и пропал в белом облачке дыма, а вместо него…

Я хлопнула глазами, глядя себе под ноги. А вместо мужика на полу сидел белый-белый песец. Очень недовольный, но такой мягкий даже на вид, что мне тут же захотелось шапку из него, ну или воротник. 

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Вот это… песец, — до меня мгновением спустя дошло, что произошло. Голый мужик стал шерстистым комком. Это похуже, чем дракон огнедышащий, хотя с точки зрения визита инспектора — как посмотреть. 

— Попрошу не выражаться! — заворчала зверушка, открывая рот и реально произнося слова. — Не песец, это моветон и оскорбление, а песеглавец! 

Да хоть песезадец, подумала я, наблюдая, как белоснежная шапка, вильнув хвостом, направилась к зеркалу, видимо, чтобы собой полюбоваться. Я тоже глянула в ту сторону и так и обмерла. 

Это вообще что такое? Это что за непотребство у меня вместо лица? Где мои заслуженные морщины — следы ночных смен и сурового выражения? Я же теперь скорчить соответствующую мину не могу, чтобы все за задницу схватились, судорожно соображая, где облажались? Где моя суровая межбровная складочка, по глубине которой становилось ясно, насколько нам задерживают зарплату? Или гусиные лапки от нервных подмигиваний, благодаря которым все сотрудники понимали вмиг, что у нас «тайный покупатель»? Где я, песец меня подери?