- Именем, пречистой девы Марии! Спасите меня от смерти. Я бедный трубадур, слагающий песни о прекрасных женщинах! Но грубые и невежественные дикари, живущие в этой глуши, не ценят искусства. Голод заставил меня украсть эти жалкие крохи, - голодранец показал свои трофеи, - чтобы спастись от мучительной смерти! Помогите мне, о благородный рыцарь, и я стану вашим рабом...

  В этот момент кусты снова затрещали, и оттуда вывалилась толпа разъяренных крестьян, вооруженных вилами и палками.

- Вот он! - завопил краснорожий детина. - Хватай его!

- Остановитесь! - в голосе дона Фердинанда слышалась сильнейшая досада. Как рыцарь Прекрасной Дамы, согласно Уставу ордена, он должен был исполнять любые просьбы, поступавшие к нему именем Девы Марии. Это обстоятельство представляло собой "ахиллесову пяту" рыцарей. Поэтому, чтобы всякие проходимцы не могли воспользоваться этой слабостью, пункт о Деве Марии держался в строжайшем секрете. Попрошайке, обмотанному сосисками, посчастливилось случайно. - Сколько задолжал вам этот несчастный? - насупившийся рыцарь полез в кошель.

- Два серебряных пистоля, ваша милость, - тут же согнули спины крестьяне.

 - Что?! Два пистоля?! - возмутился трубадур. - Да это мужичье дурачит вас, благородный рыцарь! На два пистоля я должен был стянуть у них оседланную лошадь! Впрочем, - пройдоха скромно опустил глаза, - если вы дадите мне две серебряных монеты, я согласен вернуть этим лгунам их жалкие объедки...

Дон Фердинанд расхохотался, вынул из кошеля требуемые деньги и отдал крестьянам. Воришка тоскливо проводил их глазами.

- Как твое имя? - спросил рыцарь, сообразив, что такой пройдоха завсегда пригодится.

 - Ромуальд, - ответил тот. - Позвольте узнать ваше имя, о благородный спаситель?

Трубадур церемонно поклонился, а дон Фердинанд решил, что обязательно возьмет плута с собой.

- Дон Фердинанд, граф Кастильский, - ответил рыцарь.

- Слушай, бродяга, а ты можешь сочинить какие-нибудь любовные стихи, да так, чтобы казалось, что их придумал благородный идальго? - дон Фердинанд приосанился, втянул брюхо и скорчил высокомерную мину.

- Не извольте сомневаться, - заверил Ромуальд, - та, что их прочтет, подумает, что ее домогается сам король.

Бродяга был средних лет, маленького роста, сложением напоминал грушу на тоненьких, коротких ногах. Большие карие глаза лихорадочно блестели и бегали по сторонам. Людям всегда казалось, что эти глаза только и высматривают, где чего-нибудь плохо лежит. Толстый мясистый нос оказался еще и горбатым, а его кончик чуть-чуть не доставал до тонких, кривых губ. Выражение лица Ромуальда было беспредельно услужливым и подхалимским. В общем, по всей видимости, именем Девы Марий, дай мне две тысячи дублонов, фруктовый сад и торговый корабль". Дон Гильом зубами скрипит, но дает. После чего дон Просперо предусмотрительно роет вокруг своего замка ров, делает подъемный мост, а служанке говорит, чтобы та завсегда отвечала дону Гильому, что дон Просперо отбыл в крестовый поход. Так испанское рыцарство раскололось, разобщилось, впало в междоусобицы, и, в конечном счете, было заменено регулярной армией. Только лень помешала ему стать городским префектом.

Дон Фердинанд сунул трубадуру доску и грифель, а сам откупорил бутылочку вина и с облегчением вздохнул. До замка Боскана-и-Альмагавера оставался еще день пути.

Люба очнулась, открыла глаза и тут же зажмурилась, увидев над собой бархатный полог. Открыв глаза снова, Люба опять увидела этот же бархатный полог. С опаской повернула голову вправо. Там оказался огромнейший камин, из которого невыносимо дуло; поглядев влево, мадам Вербина чрезвычайно сконфузилась. Рядом лежал неизвестный мужчина! Люба тут же вознегодовала, Неужели ее похитили? Стоило потерять сознание, как этим тут же кто-то воспользовался! Перевернувшись на бок, она с интересом заглянула в лицо "насильнику".

- Мама! - Люба пулей вылетела из-под одеяла.

Лицо "насильника" было красно-бордовым. Глаза буквально вылезали из орбит. Пальцы рук сжимали его же собственное горло, от чего создавалось впечатление, будто он сам себя задушил. На спинке кровати было написано: "Горе тому, кто подумает плохо!".

Люба огляделась, взгляд у нее был, прямо скажем, нездоровый. Глаза стеклянные, или как говорят в народе, очумелые.

- Мама дорогая! - только и смогла выговорить она, да и то еле слышным заикающимся шепотом.