— Может, кто и хочет, только не я, — сказал Молодой.

— И я не хочу, — искренне сказал Морячок.

Мужик согласно кивал головой, а Бывалый спросил:

— А кто тогда хочет?

— Никто не хочет. Но изменить себя, и возлюбить ближнего как себя самого, мало кто сегодня может. — Молодой перебил Кандидата заливистым хохотом, но тут же получил удар по почкам.

— Продолжай. — Заинтересованно сказал Бывалый.

— Так вот. Тут не смеяться надо. Ведь если не возлюбить… если всё оставить, как есть… то уже сегодня планета может оказаться без городов, зон и тюрем. Без нашей «крытки», и колючей проволоки. И не будет ни конвоя, ни сук. Но не будет и мужиков, и тех, кто мог бы помянуть сметённое с лица Земли человечество. — Кандидат замолчал. Ветер бессильно взвыл и умолк, а в наступившей тишине было слышно, как на лампе спаривались мухи.

— Никого! — Прервал тишину Морячок. — Чистая планета. Без параши. — От его слов стало ещё тоскливей.

Бывалый вдруг оказался за спиной Михаила, и прошептал на ухо:

— Сдаётся мне, не крест, а кинжал был в руках Иисуса.

— Как! — Вскрикнул Кандидат, а Бывалый его больно обнял за шею и прошептал:

— Тише. Не на рыбалке. Слыхал я байку, стянули, якобы, у самого Иисуса кинжал. А к нему и бумаги какие-то в придачу.

— Ты их видел?! — Изменился в лице Кандидат.

— Тихо, тихо, тихо. — Улыбался Бывалый, отводя Кандидата подальше от ушей. — До твоего гипноза я их не видел, а только слышал о них. Тут один человечек сидел, всё во сне про свитки какие-то бормотал, так за ним из ФСБ приезжали.

— Кто такой? — Спросил Кандидат.

— Сашка. Бубен.

— И где он теперь?

— А я знаю? — хмыкнул Бывалый. — Ему мокруху клеили. Тройное убийство.

Двери камеры отворились. Конвойный ввел старика-арестанта. Тот с уважением взглянул на Кандидата и бочком протиснулся между ним и Бывалым, успев тому что-то шепнуть.

— А ты знаменитость, — сказал конвойный Кандидату. — Давай, на выход.