Возобновившаяся работа сказалась, кажется, даже на Бугаце, которая утратила обычную прыгучую веселость.
Когда мы возвращались с ежедневных прогулок, собака заглатывала огромную миску еды и плелась дремать на моих ортопедических ботинках.
В начале марта мне предстояла рутинная проверка у доктора Эдвардс. Мы посмотрели результаты анализов, обсудили небольшую операцию, которая была назначена на конец месяца. Доктор была очень довольна.
— Вас выписали из больницы больше года назад, и все идет как нельзя лучше!
Я помалкивал насчет того, что ровно в эту самую минуту Марианн Энгел лежала распростертая на камне и готовилась к очередной работе. К ней уже взывал счастливый номер 13.
— Вы, — добавила Нэн, — лишнее доказательство, что и врачи сильно ошибаются. В какой-то момент я думала — вы сдались, а потом вы стали одним из наших самых старательных пациентов! А когда вы выписывались, я была уверена, что Марианн не сумеет за вами ухаживать.
Марианн Энгел вырезала статуи номер 13,12 и 11 (старуху с ослиными ушами; рогатого демона с высунутым языком и львиную голову со слоновьими бивнями), прерываясь лишь на несколько часов. Она уже сбросила набранные после Рождества килограммы; речь ее опять начала путаться. Фигура номер 10 явилась на свет примерно двадцатого марта.
Двадцать шестого я должен был ложиться на операцию. Но сначала требовалось придумать, что делать с Бугацой.
Дело было не только в том, что я сомневался в способности Марианн Энгел присмотреть за ней, когда она и о себе-то не могла позаботиться; собака (вот ведь пример животной эмпатии!) тоже теряла вес. Я подумал, не воспользоваться ли этим и не выманить ли резчицу из подвала на чувстве вины? И решил попробовать.
Я заставил ее прервать работу и выслушать мой ультиматум: если она и дальше намерена ваять в ущерб заботе о Бугаце, мне придется отдать собаку в питомник. (Я сказал это не просто для красного словца, так оно и было на самом деле.) Марианн Энгел перевела взгляд с меня на Бугацу и пожала плечами. А потом вернулась к работе над номером 9.
На полу обнаружилась большая куча какашек. Не моих.
Сколько я уже прожил в крепости, и ни разу Бугаца не гадила в доме. Мне достаточно противно столь подробно расписывать тут особенности ее стула, но есть два момента, о которых упомянуть необходимо: во-первых, стул был скорее жидкий, чем твердый; во-вторых, в нем были остатки непереваренных листьев.
В доме имелось одно-единственное растение — его принесла Джек. (Может, до меня здесь были и другие цветы, но все они пострадали от халатности ушедшей в резьбу Марианн Энгел.) При ближайшем рассмотрении стало понятно, что Бугаца жевала именно этот цветок. У него пропали почти все листья, а те, что остались, были обглоданы и носили следы ее зубов.
Я отыскал собаку внизу, в кабинете; она валялась на полу и часто дышала.
Я ободряюще погладил псину по спине, в пальцах остались клочья шерсти. Ребра Бугацы были такой летописью голода, что я ужаснулся: не худобе, но невероятности самого этого факта. В последние недели Бугаца съедала гораздо больше обычного; по правде сказать, она ела почти не переставая.
Я пошел в подвал. Нужно рассказать Марианн Энгел, что собака ее серьезно больна! Мне хотелось пристыдить ее и заставить поехать со мной в ветлечебницу. Но получилось не совсем так. Резчица сосредоточилась над тварью, в глазах которой читалось суровое предостережение: не подходи…
Но я все равно заговорил:
— С Бугацей что-то случилось. Она заболела.
Марианн Энгел непонимающе взглянула на меня как на пустое место. С пальцев на руке сочилась кровь — промахнулась долотом?
Красное пятнало лоб, который она только что вытерла.