– Почти. Но не совсем. Если бы для тебя сделали такой же протез и подключили тебя к нему, ты бы много дергался. Через пару недель ты бы очень неплохо играл в ладушки. Но через год ты бы даже не думал об этом. Мозг самообучается. Что есть упрощенный способ сказать, что ты шесть или семь месяцев будешь бороться днем и ночью с тем, что ощущается как совершенно неестественное, и в конечном итоге научишься это делать. А затем поймешь, что научиться танцевать чечетку на лезвии бритвы станет пустяковой задачей.

– Ты сказала, что тебе задавали все мыслимые вопросы. Какой был самым неприятным?

– Господи, да ты совсем бесстыжий? Тут и думать нечего. «Как вы получили такую травму?». Отвечаю на вопрос, который ты так хитроумно не задал: я сломала свою дурацкую шею, когда я и мой дельтаплан поспорили с деревом. Дерево победило. Через много лет я вернулась и срубила то дерево, что, возможно, было самым дурацким поступком в моей жизни, не считая того, что произошло сегодня. – Она посмотрела на него и приподняла бровь. – Ты разве не собираешься спросить меня об этом?

Купер пожал плечами.

– Самое смешное, я хочу, чтобы ты спросил. Потому что это связано с тем, что у нас было вчера, и именно про это я пришла сюда с тобой поговорить.

– Так говори, – предложил он, гадая, что она может на эту тему сказать, кроме того факта, что это было отвратительно и унизительно для любого из них.

– Это был худший сексуальный опыт в моей жизни. И твоей вины в этом ноль. Пожалуйста, не перебивай. Есть то, о чем ты не знаешь.

Я понимаю, что ты невысокого мнения о моей профессии – я действительно не хочу, чтобы ты меня прерывал, иначе я никогда не договорю. Если ты с чем-то не согласен, можешь сказать потом, когда я закончу.

Ты был бы весьма странным спасателем, если бы оказался фанатом транс-записей или если бы не испытывал превосходства над теми, кто их покупает. Ты молод, достаточно хорошо образован и ясно излагаешь свои мысли, у тебя хорошее тело и привлекательное лицо, а противоположный пол тебя не пугает и не лишает уверенности. Ты находишься на краю всех демографических кривых распределения. Ты не моя аудитория, а люди, которые не относятся к моей аудитории, склонны смотреть на нее сверху вниз, а обычно и на меня, и на мне подобных тоже. И я их не виню. Я и мне подобные взяли то, что могло бы стать великим видом искусства, и превратили его в явление настолько спекулятивное, что от него тошнит даже Голливуд и Шестую авеню.

Ты не хуже меня знаешь, что сейчас взрослеет очень много людей, которые не узнают честную, настоящую, родившуюся внутри них эмоцию, даже если она даст им пинка в зад. Если у них отнять трансеры, то они практически станут зомби.

Я долгое время льстила себя тем, что я немного лучше, чем индустрия в целом. Есть некоторые сделанные мной записи, которые меня в этом поддержат. Вещи, на которые я поставила и которые пытаются быть сложнее, чем того диктует НОЗ. Не те записи, которыми я зарабатываю на хлеб с маслом. Они такие же примитивные, как и худшие туристические путеводители, написанные по заказу. Но я пыталась уподобиться работникам в других художественных «потогонках» прошлого. Тем немногим, кто сумел выдать результат с определенным качеством, как некоторые режиссеры голливудских вестернов, от которых никогда не ждали чего-то большего, чем роль любимцев публики, и которые все же сняли произведения искусства. Или горстка телевизионных продюсеров, которые… но их имена тебе ничего не говорят, верно? Извини, я не собиралась читать тебе лекции. Просто я это исследовала – роль искусства в массовой культуре.

У всех этих старых форм искусства был андерграунд, альтернативная версия – независимые личности, которые пробивались вперед без финансирования и выдавали результаты переменного качества, но с определенным видением, каким бы странным оно ни было. Транс-записи дороже фильмов или телевидения, но и там есть андерграунд. Просто он существует настолько глубоко, что практически никогда не выходит на свет. Можешь не верить, но и при записи эмоций можно создавать великое искусство. Я могу назвать имена, но любое из них ты никогда не слышал. И я не говорю о тех, кто записывает то, что испытываешь во время убийства, – это совершенно иной андерграунд.

Но ситуация усложняется. До сих пор было так, что мы могли хорошо зарабатывать, но при этом держаться подальше от записей секса. Позволь добавить, что я не испытываю презрения к людям, которые делают записи секса. Учитывая состояние нашей аудитории, для многих из них сделалось необходимостью иметь под рукой заезженную кассету для мастурбации, так что, когда им становится невтерпеж, они используют ее по назначению. Большинство из них не имеет ни малейшего представления о чем-то ином. Я просто не хочу делать такие записи сама. В нашем ремесле уже стало аксиомой, что любовь – единственная эмоция, которая не может быть записана, и я не могу…

– Извини, но тут я должен прервать, – сказал Купер. – Я никогда такого не слышал. Более того, я слышал как раз противоположное.

– Ты слушал нашу рекламу, – возразила она. – Выкинь это дерьмо из головы, Купер. Это чистое надувательство. – Она потерла лоб и вздохнула. – Ну, хорошо. Я высказалась не совсем точно. Я могу сделать запись того, как я люблю маму, или папу, или того, кого я уже люблю. Это нелегко сделать – чем тоньше эмоции, тем труднее они улавливаются и записываются. Но никто еще не записывал сам процесс влюбленности. Для трансинга это своего рода принцип неопределенности Гейзенберга, и никто точно не знает, чем обусловлено ограничение – оборудованием или человеком, которого записывают. Но оно существует, и есть очень веские причины полагать, что никому и никогда не удастся записать такой тип любви.

– Не понимаю, почему бы и нет, – признался Купер. – Это же будут очень сильные эмоции. А ты сказала, что самые сильные эмоции легче всего записать.

– Это так. Но… ладно, попробуй-ка представить. Я получила свою работу, потому что у меня лучше получается не обращать внимания на всю аппаратуру, используемую в процессе трансинга. Причина в моем протезе. В смысле, если я научилась забывать, что я управляю им, то могу игнорировать что угодно. Вот почему телеканалы прочесывают отделения травматологии в больницах, высматривая потенциальных звезд. Это как… так вот, в ранние дни исследования секса они предлагали людям трахаться в лабораториях, обклеив их датчиками. И многие просто не смогли этого делать. Они были слишком напряжены. Подключи большинство людей к транскордеру, и получишь вот что: «О, как будет интересно делать запись, посмотри, сколько людей за мной наблюдают, и сколько вокруг камер, как интересно, а теперь мне нужно о них забыть, я должен о них забыть, я просто должен о них забыть…»

Купер поднял руку и кивнул. Он вспомнил, как увидел ее вылетающей из воды в тот первый день в Пузыре и свои чувства в тот момент.

– Так что суть создания записи, – продолжила она, – это игнорировать сам факт, что ты ее создаешь. Реагировать в точности так, как бы ты реагировал, если бы не создавал ее. Это требует от актера определенных качеств, но большинство актеров на это не способно. Они слишком много думают о процессе. И не могут вести себя естественно. В этом и заключается мой талант: вести себя естественно при неестественных обстоятельствах.

Но есть ограничения. Ты можешь трахаться без тормозов во время трансинга, и запись сохранит, насколько хороши были ощущения и как ты безумно наслаждался процессом. Но все это рассыпается, когда машина сталкивается с первым моментом влюбленности. Или этот момент наступает, или тот, кого записывают, просто не может войти в нужное настроение, чтобы влюбиться. Отвлечение самого трансера делает это эмоциональное состояние невозможным.