Было очень рано, так рано, что, когда мама подняла меня с кровати, снаружи было еще темно. Папа и Марджори уехали раньше нас, куда – не помню. Мы их увидели уже утром следующего дня, когда вернулись домой. Когда мама и я вышли на переднее крыльцо, перед домом уже стояли три белых фургона. На лужайке толпилось множество людей. Некоторые из них ходили по двору с клипбордами, заглядывали в окна и делали какие-то замеры. Другие заносили в дом плотные черные короба, осветительное оборудование и туго закрученные толстые электрические провода. Была и группка, которая не таскала вещи. Они выглядели как обычная семья. Четыре человека стояли на лужайке и осматривались с улыбками новоселов. Мама, папа и две сестры. На них была новая яркая одежда, без единой складочки. Я помахала младшей из девочек. Она была похожа на меня, только повыше. Девочка помахала в ответ, но затем быстро спряталась за девушку, которая была сильно накрашена. Старшая сестра и родители внимали одной из женщин с клипбордом, которая что-то объясняла им, жестами показывая в сторону дома. Семья засмеялась. Мне не очень понравилось, что они смеются над нашим домом. Когда мы с мамой оказались в машине, она объяснила, что съемочная группа готовилась к «реконструкции» и что другая семья – группа актеров, которые будут изображать нашу семью. Мама постоянно прерывалась, чтобы убедиться, понимаю ли я все, что у нас происходит. Я солгала, что все понимаю. Она также сказала, что актеры будут у нас дома только одни сутки, а потом в шоу будем только мы. Этот день и эту ночь мы провели у тетушки Эрин. Помню, что объелась хот-догами, дважды посмотрела в одиночестве «Корпорацию монстров» и заснула на диване.

Ко второму дню съемочная группа преобразила наш дом.

Марджори была у себя в комнате как спрятанная ото всех, но уже общеизвестная тайна. Мама была с ней. Я спряталась под обеденным столом. Несколькими днями ранее мы разобрали сваленные на нем стопки одежды. На уборку моей комнаты и всего этого дурацкого белья у меня ушла целая вечность. Я делала все, чтобы продемонстрировать всем, сколь неприятной и несправедливой была поставленная передо мной задача. Родители застелили обеденный стол белой скатертью, которую они доставали только на праздничные обеды. Вся эта подготовка мне казалась ненужной, особенно после четких заверений моих родителей, что мы должны вести себя перед камерами как обычно.

Теперь по нашему дому бродили телевизионщики. Я представила себе, что сижу не под нашим обеденным столом, а под его призрачным собратом, накрытым белым полотном. Съемочная группа, по идее, не должна была заметить меня под столом (по крайней мере, мне так казалось). Но из-под моего призрачного покрывала я не могла видеть, сколько людей перемещается по дому. Я не могла разобрать из своего укрытия, кто из них гаркает указания, кто хохочет низким басом, кто стучит молотками и сверлит жужжащими дрелями стены и потолки. Я решилась покинуть свое убежище под столом-фантомом и вышла на разведку.

Папа сидел на кухне за столом, общался с двумя мужчинами. Позже я узнала, что кудрявого брюнета помладше звали Барри Коттон. Он был продюсером и по совместительству режиссером шоу. С глазу на глаз со мной он вел себя нормально, но мне не нравилось, что он обращался ко мне так, будто я грудной младенец, в присутствии остальных членов моей семьи. Вторым собеседником папы был Кен Флетчер, главный сценарист шоу, веснушчатый, с окладистый бородой и ослепительной улыбкой. Кен и я быстро подружились.

Члены съемочной группы устанавливали камеры-циклопы на потолке в столовой, гостиной и кухне. Придя в ужас от мысли, что они могут проделать то же самое и с моей комнатой, я ринулась наверх. В коридоре уже были члены съемочной группы, устанавливавшие камеры на потолок. Все они поприветствовали меня: «Привет». Один даже сказал: «Здравствуйте, маленькая леди». Я проигнорировала их и пробежала под их стремянками. Дверь в мою спальню по-прежнему оставалась закрытой. Я забежала внутрь. Ни людей, ни камер там не было. А вот мой картонный домик, изукрашенный граффити в виде зеленых лиан, вернулся на прежнее место. Несколько недель назад мы убрали его в подвал. Я сказала маме и папе, что домик мне надоел и вообще занимает слишком много места. Однако на самом деле я просто не могла спокойно спать, когда он находился в моей комнате. Мне было жутко и от растущих существ, обвивших домик снаружи, и от мрака внутри него. Я крикнула через закрытую дверь:

– Никаких камер и посторонних вещей в мою спальню не ставить! – Я нерешительно прошла внутрь и пнула картонный домик, сразу же отпрянув назад. Я опасалась, что он мне отомстит. Мой удар оставил вмятину на одном из уголков домика.

Со всеми этими людьми, заполонившими коридор, мне бы не удалось протащить домик обратно в подвал. Находиться наедине с ним – и растущими существами – в запертой комнате было выше моих сил. В моей комнате не оставалось никаких подручных материалов, из которых я могла бы соорудить хоть какие-то достойные заграждения. И все же я снова привязала фиолетовый пояс от моего халатика между столбиком кровати и дверной ручкой. С Марджори эта штука не сработала, но, наверное, она сможет остановить вторжение съемочной группы.

На пути обратно вниз я заглянула на террасу. Пахнущий салатным соусом парень, на узких бедрах которого чудом удерживался пояс для инструментов, гвоздиками приколачивал к оконной раме плотную черную ткань. Я застыла в дверях с открытым ртом и сжатыми кулачками: «На террасе нельзя без солнца!». Женщина, настраивавшая два спота, один побольше, другой поменьше, засмеялась и сказала, чтобы я не беспокоилась, потому что все это лишь временные неудобства, и они уберут ткань, когда все закончится. Мне хотелось спросить ее, что она имела в виду под когда все закончится. Вместо этого я заявила, что мне все это не нравится. Споты безжалостно высвечивали постаревшие и потертые желтые обои. Еще один парень в черной кепке с логотипом шоу устанавливал перед диваном микрофоны и камеру на треножнике. На кепке значились большие заглавные белые буквы «ОДЕРЖИМАЯ», которые выстраивались в очертания нашего дома.

Я снова спустилась вниз, где было многолюдно, хлопотно и шумно. Телевизор я смотреть не могла. У меня были сомнения и в том, что я смогу незаметно прошмыгнуть обратно под обеденный стол. Я поняла, что хочу есть и пить, но на кухню мне совсем не хотелось заходить. Там бы меня перехватил папа, который бы настоял, что мне нужно еще поговорить с продюсером. Тот закидывал меня вопросами о футболе или о моих любимых книжках, фильмах и песенках. Я была вынуждена играть на публику. На меня будто бы возложили миссию доказывать миру, что мама и папа ни в чем не виноваты, и что они смогли вырастить по крайней мере одну умненькую, веселенькую, нормальную дочку. Вместо всего этого я отправилась в подвал.

Обычно мне бы даже в голову не пришло спускаться в темный и страшный подвал. Земляной пол. Под потолком – открытые балки (с перекрытий свисали по большей части не лампочки, а паутина). Рокочущий и шипящий котел отопления. Слева, в глубине подвала – лестница, которая производила особенно удручающее впечатление: реальная дыра в стене, черная пасть, пробитая в фундаменте. Через скрипучие заржавевшие дверцы лестница вела во внутренний двор дома. Впрочем, гонорар от телевизионщиков преобразил и это жутковатое пространство. Получив деньги, наши ликующие родители сразу же кинулись закупаться в Sam’s Club[41] и запаслись всевозможными продовольственными товарами длительного хранения. Естественно, все это изобилие складировалась на полках в подвале. Этих запасов нам должно было хватить и до завершения шоу, и до конца надвигающейся зимы. Может быть, они помогли бы нам даже пережить конец света.

Я протянула руку через дверной проем в поисках выключателя. Свет зажегся. Мое бесстрашие иссякло еще до вступления в подвал. Я оставила дверь распахнутой, чтобы гул съемочной группы поддерживал меня, и на цыпочках начала спуск. Ступеньки чересчур пружинили под моими ботинками. Вопреки моим ожиданиям, звуки работы съемочной группы не сопровождали меня, а постепенно совсем заглохли. Я с ужасом осознала, что если со мной что-то произойдет в подвале, сколько бы я не орала и не звала на помощь, в шумной круговерти наверху меня никто не услышит. Прохладный влажный воздух придавливал меня. Я нащупывала дорогу, опираясь о серые шероховатые камни стены. Приходилось отгонять мысли о том, что весь наш мир держался на этих старых камнях и крошащемся строительном растворе.

Затея с походом в подвал казалась гораздо более блестящей идеей, когда я была наверху. Но упрямство исключало возможность для меня вернуться с пустыми руками. Я быстренько проскользнула мимо котла отопления и бойлера с правой стороны, оставила позади стиральную машину и сушку с многочисленными шлангами, пробралась мимо черной дыры лестницы и добралась до дальней стены фундамента, удерживавшей заднюю часть дома. Там высились до потолка слегка покосившиеся деревянные полки. Каждая из полок была заставлена разнообразными вкусностями: тут были и стеклянные банки, и консервы, и бутылки с газированными напитками и минералкой, а также большие картонные коробки. Я планировала использовать коробки, чтобы построить картонный городок на смену моему белому домику.

Во втором ряду полок, как раз на уровне моих глаз, лежали обернутые пластиковой пленкой пакеты сока и крекеры с арахисовым маслом. Мне пришлось распихивать и передвигать остальные коробки, чтобы добраться до желаемого, – эдакая игра в Дженгу наяву. Я почти проиграла коробкам: я выдвинула одну из них с хлопьями-колечками слишком далеко, и на верхних рядах все затряслось и зашаталось. Зубами я выгрызла маленькую дырочку в пластиковой упаковке – эдакая мышка, желающая поживиться хоть чем-то, – и умудрилась в конце концов вырвать себе два пакета сока и упаковку крекеров. Я попыталась затолкнуть плечом коробку с хлопьями назад, но она не хотела сдвигаться. Я продолжала давить, причитать и уговаривать дурацкие хлопья встать на место.

– Тебе помочь, мартышка?

Я вскрикнула, выронила крекеры и обернулась. Передо мной стояла Марджори в джинсах и серой толстовке. Пальцами босых ног она скребла земляной пол.

Марджори улыбнулась и покачала головой.

– Ты правда теперь настолько боишься меня? – Ее волосы были собраны в хвост. Ни одной выбившейся пряди. Было ощущение, что я целую вечность не видела ее лица, столь часто скрываемого за волосами или капюшоном. Взгляд Марджори был ясный и сосредоточенный, шея будто бы вытянулась, подбородок заострился. Она выглядела старше. Передо мной на миг предстала повзрослевшая Марджори, которую мне никогда не будет суждено увидеть.

Я ответила:

– Нет. – Для меня было облегчением присутствие еще одного человека в подвале, и я была рада видеть Марджори одетой и передвигающейся по дому без следующих за ней по пятам мамы и папы, которые походили на владельцев еще не разучившегося ходить под себя питомца. Но я, действительно, ее немного побаивалась.