— А! — скривился Русаков. — Помню, подсовывал он мне как–то в больнице это своё дерьмо. Скафандры какие–то, сириусы… А что за дневник?

Марина расслабилась. Похоже, он успокоился и не собирается больше её хватать. Но как он изменился! И неважно, что они раньше практиковали очень жёсткие сексуальные игры — то, что произошло минуту назад, было куда жёстче. Когда–то Марина могла без проблем контролировать поведение Русакова, и он во всём её слушался. «Никогда не делай мне слишком больно!» Но теперь всё было по иному, и игры тоже стали иными. Или… или Русаков только прикидывался таким жестоким? Сейчас же он ведёт себя вполне нормально…

— Какой дневник, я спросил?

— Ну, тоненькая тетрадка. Ничего особенного.

— Тетрадка? А что в ней было? — пауза. — Тоже рассказы?

Марина кивнула. Ему необязательно знать, что было написано в Сашином дневнике. «Надеюсь, Юра не заподозрит, что я его обманываю».

В ту же секунду его пальцы обхватили сзади её шею и надавили за ушами. Марина снова завизжала. Русаков несколько ослабил нажим и прошипел:

— Врёшь ведь, сучка! Ты же сказала — дневник! А дневник и рассказы — разные вещи.

— Ой… Отпусти, блин! — Марина дёрнула головой. — Ладно, он там писал про нас.

— Как вы с ним еблись? — глаза Русакова заблестели.

— Да! — выкрикнула Марина. — И этот твой извращенец Терехин зачем–то всё это спиздил! Может, он и книжку твою нашёл, только ни мне, ни тебе об этом не сказал!

Русаков нахмурился и настороженно посмотрел на неё,

— Ты думаешь?

— Я предполагаю. Когда ты позвонил, и я пошла брать трубку, он ещё оставался в комнате.

— Так–так, Толстяк…

На этом он замолчал. Марине хотелось спросить, трахал ли он и Терехина тоже, но решила, что лучше этого делать не стоит. Но если уж получается, что этот толстяк «работает» на Юру, то всё, что он тогда говорил на кладбище, было… чем? Намеренной ложью? Бредом шизофреника? «Саша не умер!» Ну да, конечно. После того, как ему проломили башку, он всего–навсего впал в летаргический сон.

Выходит, всё было примерно так:

Работая в больнице, Русаков регулярно (?) занимался сексом со своим приятелем и бывшим кавалером своей жены/братом своей бывшей любовницы. Возможно, он делал это и с другими сумасшедшими. Разрушение любовного четырёхугольника Лаховский/Голикова — Лаховская/Русаков произошло спустя четыре месяца после того, как Саша лёг в больницу. Марина вспомнила, что когда она пришла навестить его во второй раз (она вообще довольно редко к нему ходила, кстати), брат ещё не знал, что его девушка встречается теперь с Русаковым, и что Марину тот бросил. Ему и так было хреново, а после сообщения сестры стало ещё хуже. Марина легко могла представить, как санитар потом издевался над ним. Быть заточённым в психушке (пусть даже по собственной воле) и знать, что твой бывший друг и твой санитар ебёт твою девушку и тебя самого… Но правда, к концу «срока» Сашка наоборот выглядел вполне счастливым и довольным жизнью. А Русаков… Марина несколько раз звонила ему, пыталась встретиться, но молодые супруги купили отдельную квартиру и стали жить там, а адреса она не знала. В больнице Русаков всячески избегал Марины, делая вид, что с нею незнаком. Как–то раз она случайно наткнулась на Нинку на улице и в результате короткой беседы набила той морду. Не очень сильно, но так… чтобы знала. Она надеялась, что после этого на разборки придёт сам Русаков, но очевидно, тот понял её тактику и не пришёл, И вот сегодня, впервые за полтора года, они сидели на диване в её квартире и разговаривали.

— Позвоню–ка я Толстому! — сказал Русаков, и глаза его сверкнули. — Узнаю, что к чему.