У Российской империи есть не так много краеугольных камней — и среди них — законы и правосудие… И никто, — сказал Георгий, — не должен умалять силу законов; законы должны действовать механически; то, что по закону должно быть, не должно зависеть ни от кого. Даже от меня — вашего государя императора. Как говорили древние «Dura lex, sed lex.»[12]
Действия должностных лиц повлёкших такие тяжелые последствия для Империи требуют судебного разбирательства, и каждый член Государственного Совета должен это понимать, если он предан Царю и Отечеству.
И выдержав паузу закончил
…Прошу голосовать.
По итогам голосования Особое присутствие четырнадцатью голосами против девяти все-таки решило дело в пользу отдачи всех виновных, включая Посьета и Шернваля, под уголовный суд.
Было это за четыре дня до коронации…
На Царскосельский вокзал он прибыл примерно в пять пополудни… Прошел мимо шеренги конвоя — сейчас его несли солдаты Собственного Его Императорского Величества железнодорожного полка — он почти не обратил на них внимания…Окинул взором состав из девяти «пульманов», окрашенных в голубой цвет, окна которых были увенчаны золочеными двуглавыми орлами. Кроме императорского вагона (как он знал — этих вагонов было построено два, но запасной решили не цеплять), свитский и служебный, четыре вагона для конвоя и прислуги а также два кухонных. Все они были построены в прошлом году на столичном Александровском заводе — еще для отцовского поезда как запасные. Вагоны против прежнего обыкновения соединялись между собой крытыми переходами с гуттаперчевой гармошкой.
Поприветствовал проводника и железнодорожного жандарма стоявших у дверей — против обыкновения двустворчатых и расположившихся в середине вагона а не у концов.
Переступивши порог салон-вагона, он снял белую фуражку с высокой тульей, сменил легкое пальто на домашнюю куртку, а лаковые штиблеты на турецкие туфли, затем взмахом руки отпустил лакея и устроился в кресле у окна.
Убранство апартаментов — что и сказать — было заметно роскошнее знакомого ему по
Двери украшенные наборной деревянной мозаикой открывались совершенно бесшумно. Свежий воздух поступал по бронзовым вентиляционным трубам замаскированных бронзовыми фигурными решетками изображавшими нимф и сатиров… Потолок царского вагона был обтянут белым атласом, стены покрывал штоф малинового цвета. Для обивки стен и мебели, помнится, Фридерикс хотел выписать из Парижа французских декораторов-обойщиков но Георгий запретил: в Петербурге своих мастеров хватает. На столах в порядке стояли бронзовые часы, вазы севрского фарфора и серебряные канделябры. Среди них красным деревом и латунью выделялся телефонный аппарат — связь охватывала все вагоны и паровоз (уроки из прошлого были извлечены).
Всему этому великолепию предстоит быть его домом на ближайшие полсуток — и потом еще много раз…
Император подумал было — сможет ли он когда-нибудь сесть в поезд не испытывая теперешнего тщательно таимого страха?
Подумал — и усмехнулся сам себе с философским смирением.
Даже если не сможет — выхода то нет! Не сидеть же всю жизнь в Гатчине или Царском словно суслик в норе? А то ведь недолго и лису прозевать — а те норки то разрывают мастерски!
Правда в Германии некий инженер Бенц в прошедшем году изобрел экипаж на керосиновом четырехтактном двигателе Отто, а англичане уже давно строят паровые повозки бегающие со скоростью в тридцать верст в час. Может попросить… то есть, конечно, распорядиться (он же царь!) чтобы Министерство двора закупило пару таких для испытаний? Но ведь все равно из Петербурга в Москву не поедешь на подобных машинах.
…Зашипел стравливаемый пар и в такт ему фыркнули отпускаемые гидравлические тормоза. Потом поезд медленно и плавно тронулся…
…У рыцарей во дни ветхие был обычай «бдения над оружием» — перед посвящением провести бессонную ночь. Послезавтра он оденет корону государя всероссийского — самое время вспомнить этот обряд. Завтра он окончательно перестанет принадлежать себе — и станет принадлежать истории и России.
И сейчас Георгий вспоминал отца — царя, родителя, человека…
Из дорожного несессера он вынул фотографию в рамочке и поставил на стол. Это был снимок отца. Не парадный — где Александр в мундире генерал-лейтенанта гвардии и орденах. И не семейный — где он со всеми детьми с матушкой — все они живы и здоровы… Нет — фото на охоте, снятое небольшой походной камерой кем то из спутников. Император стоял у дерева опершись на ружье, облаченный в потертый казакин и курил папиросу. На нем Александр Александрович Романов выглядел скорее как купец максимум Второй Гильдии, или преуспевающий трактирщик а может — хозяин извозного заведения. Простой, но какой-то по особенному трогательный облик, глядя на который молодой царь чувствовал, как перехватывает горло….