Давайте с учетом этого сравним имеющиеся цифры по Галлии и Испании в VI–VII вв. с цифрами по Византии для того же периода. Известно, например, что византийскому императору Маврикию (582–602 гг.) ставили в упрек, что он пожалел выкупа за 12 тыс. византийцев в аварском плену, которых аварский каган после этого в раздражении приказал умертвить ([58] с.592). После взятия Иерусалима в 614 г. персы убили 57 тысяч мирных жителей и 35 тысяч увели в качестве пленников ([91] р.290; [59] с.36). Армия византийского императора Ираклия (610–641) во время его похода в Персию в 623–624 гг. составляла 120 тыс. человек, в ходе военных действий он захватил в плен 50 тысяч персов, которых впоследствии отпустил на свободу. Византийская армия, потерпевшая поражение от арабов на реке Ярмук в Сирии в 633 г., насчитывала 80 тыс. чел ([59] с. 43–44, 200, 229; [91] р.294). После попытки внезапного штурма Константинополя аварами в 617 г. они разграбили все его окрестности и увели за Дунай 270 тысяч пленников, где их и поселили, при этом некоторым из них удалось вернуться ([91] р.291). Император Юстиниан II (685–695 гг.) во время похода в Болгарию взял в плен 30 тысяч болгарских воинов, из которых он затем сформировал вспомогательные войска для защиты восточной границы Византии ([175] р.249).

Все эти военные кампании и сражения подробно описаны летописцами. По арабским источникам, во время осады Константинополя арабами в 717–718 гг., 100-тысячная армия Маслама, отрезанная византийским флотом от азиатского побережья, где находилась остальная часть арабов, была практически полностью уничтожена. При этом часть армии умерла от голода и болезней, 22 тысячи погибли в сражении с болгарским войском, выступившим на стороне Византии, а большая часть оставшихся 30 тысяч погибла во время шторма на пути домой ([175] рр.302–303). Г.Дельбрюк в своем труде приводит подробное описание сражения, взятое из арабских источников, между арабской и сирийской армиями в Сирии в 657 г., численность которых составляла соответственно 70 и 80 тысяч человек ([18] с. 2412–2419).

Приведенные факты, подробно описанные в разных летописных источниках, не оставляют сомнения относительно масштаба военных действий и численности армий Византии, Аварского каганата, Персии, Арабского халифата и Болгарии в VI–VIII вв., равно как и относительно численности населения этих стран восточного Средиземноморья. Понятно, что население крупных городов исчислялось сотнями тысяч, число взятых в плен воинов — десятками тысяч, а численность армий достигала 100 тысяч человек и более.

В отношении Галлии и Испании для VI–VIII вв. нет никаких летописных описаний, в которых фигурировала бы сколько-нибудь крупная армия, за исключением уже упоминавшейся выше армии Тарика в количестве 1700 человек в сражении с вестготами в 711 г. и 1500 убитых франков в битве при Пуатье в 732 г. Что касается большого числа пленных, то, возможно, единственное такое упоминание: более 2000 пленных, — мы находим у Григория Турского в его описании разгрома армии франков вестготами на юге Галлии в 589 г. При этом он сообщает, что готы захватили в плен всех пеших франкских воинов, поскольку они не могли убежать от готской конницы ([202] IX: XXXI). Таким образом, речь идет, очевидно, о пленении всей франкской армии или, во всяком случае, ее большей части, поскольку в этот период франки еще предпочитали сражаться пешими[54]. Что касается, например, взятия арабами Карфагена в 698 г., то известно, что арабы обратили в рабство большинство жителей города, но об их числе нет никаких сведений ([59] с.222). Между тем, результаты археологических раскопок свидетельствуют о том (см. выше), что к моменту прихода арабов Карфаген был уже, по выражению Р.Ходжеса и Д.Уайтхауза, «своей собственной тенью» ([138] р.170), и в нем оставалось очень мало жителей. Скорее всего, именно по этой причине летописцы и умалчивают о числе обращенных в рабство жителей, не считая его достойным упоминания. Очевидно, по той же причине франкские летописцы не упоминают ни об одном пленном после битвы при Пуатье в 732 г., хотя и торжествуют по поводу уничтожения «375 тысяч сарацин».

Как уже отмечалось, отсутствие больших (вызывающих доверие) цифр по западному Средиземноморью не означает, что нет вообще никаких цифр. Вот лишь некоторые примеры. Григорий Турский пишет, что поводом к войне между франками и тюрингами в VI в. явились бесчинства последних, которые убили 200 женщин и еще какое-то количество детей. Он также подробно описывает эпизод, в котором франки, осаждая хорошо защищенный замок Марлак, взяли в плен 50 галло-римлян и потребовали за них выкуп, который и получили ([202] III: VII,XIII). В достоверности этих цифр вряд ли приходится сомневаться, так же как и в числе пленных франков (2000) при Вуйе, по уже приводившимся выше соображениям. Характерным эпизодом военных действий той эпохи является также следующий, приводимый английским историком И.Вудом. Во время осады вестготами Клермона, одного из самых больших городов Галлии, галло-римлянам удалось снять осаду города удачной контратакой, в которой участвовало, по одним данным, 18, по другим — 10 человек ([81] р.507).

Даже в более поздний период, характеризовавшийся заметным демографическим ростом, мы еще не видим во Франции ни больших армий, ни большого числа пленных. В течение IX в. Франция сильно страдала от набегов викингов, которые три раза захватывали и сжигали Париж (в 845, 856 и 860/61 гг.). Известно, что в большинстве случаев их армии не превышали нескольких тысяч человек, тем не менее, франкские короли были бессильны против них. Например, в 853 г. датчане, приплывшие на 105 небольших кораблях и грабившие франкские селения вдоль течения Сены, встретились с объединенной франкской армией во главе с двумя королями, внуками Карла Великого, Шарлем и Лотаром, в королевства которых входили вся нынешняя Франция, половина Италии, Бельгия и Нидерланды. Казалось бы, прекрасная возможность расправиться с шайкой грабителей. Но франки не решились принять сражение и отступили, предоставив датчанам возможность и дальше грабить свою территорию (что они преспокойно и делали). Этот эпизод вызвал недоумение известного французского историка Ф.Лота, который не мог понять, каким образом «два короля, один из них — император [Римской империи][55], с объединенной армией, оказались неспособными дать сражение армии, насчитывавшей самое большее 4000 человек (105 кораблей)!» ([153] р.360). Другим известным примером является осада Парижа крупными силами норманнов в 885 г., когда франкский король Карл, «собрав все военные силы империи» ([19] с.2180) и прибыв с ними для взятия осады, предпочел откупиться от норманнов, нежели дать им сражение. Как писал Г.Дельбрюк, «трудно объяснить себе, каким образом не могли осилить норманнов даже тогда, когда удавалось собрать военные силы всей империи, причем норманны, вместо того чтобы возвращаться к своим кораблям, принимали сражение… Таким образом, мы должны выяснить и раз навсегда считать исходной точкой нашего исторического понимания тот факт, что объединенных сил громадной каролингской империи и еще достаточно крупных образовавшихся из нее отдельных королевств еле хватало на то, чтобы кое-как поддерживать равновесие в борьбе со вторгшимся мелким варварским народцем» ([19] с.2178, 2182).

В тех известных случаях, когда франки все-таки давали бой норманнам, последних насчитывалось не более чем несколько сотен. Например, как указывает Ф.Лот, в битве при Пуатье в ноябре 855 г., когда «основная часть» норманнов была взята в плен, пленных оказалось всего 300 человек. А в схватке между 400 норманнами и объединенными силами трех или четырех графств Франции осенью 866 г. норманнам удалось отбиться, и после того как были убиты два графа, франки отступили, предоставив возможность норманнам вернуться к своим кораблям, оставленным на Луаре ([153] рр.363, 370–371).

Итак, мы видим, что в раннем средневековье нет недостатка в описаниях битв, численности войск, числа пленных и жертв среди мирного населения, причем, как на Востоке, так и на Западе. Есть недостаток лишь в одном, и то лишь на Западе — в (достоверных) больших числах, касающихся как численности армий и потерь в сражениях, так и особенно — того, что труднее всего фальсифицировать: пленных врагов и убитых мирных жителей. Вернее, мы видим полное отсутствие таких больших чисел. Самые большие встречающиеся цифры — 3-4-значные, в то время как на Востоке в это же время, как и на Западе в эпоху античности, 5-6-значные[56]. Как писал Р.Лопез о раннем средневековье (применительно к Западной Европе), «несколько тысяч участвующих в битве, несколько сотен убитых: такую оценку можно дать самым кровавым сражениям, тем, которые описаны летописцами в самых драматических красках» ([149] р.119). Таким образом, и здесь мы видим разницу в численности населения Западной Европы между ранним средневековьем и античностью, по меньшей мере, в несколько десятков раз.

Подтверждают этот вывод и расчеты, сделанные историками. Г.Дельбрюк подсчитал, что при наборе войска франкские короли могли собрать с контролируемой ими территории не более нескольких сотен человек с одного графства размером в среднем 100 кв. немецких миль, то есть примерно 1 чел. с 10 кв. км.[57] Мнение Ф.Лота еще более категорично: он полагал, что с одного графства франки могли набрать лишь 100–150 воинов, то есть примерно 1 чел. с 30 кв. км ([19] с.2058; [153] р.371). Причем, судя по имеющейся информации, при наборе в армию ими не делалось исключений для галло-римлян. Известно, что римляне сражались в составе армии франкского короля Хлодвига в период завоевания им Галлии ([91] р.141). Григорий Турский писал, что в одной из важнейших битв того времени — битве франков с вестготами при Вуйе в 507 г. было убито «очень большое число арвернов, пришедших под командованием Аполлинария» ([202] II: XXXVII). Он явно имел в виду галло-римлян, проживавших в соответствующей области на юге Франции (Овернь с главным городом области Клермоном), которые сражались в армии Хлодвига против готов. Известно много других примеров, когда галло-римляне сражались под началом франкских королей. Так, по сведениям, приводимым Ф.Лотом, галло-римляне активно участвовали как в междоусобных войнах между самими членами королевской династии Меровингов, так и в ряде других междоусобных войн на территории Галлии, и составляли большинство в так называемых «франкских» армиях ([153] р. 176; [151] р.373). Не делалось франками исключений при наборе в армию и для свободных крестьян ([151] р.378).

Таким образом, можно утверждать, что во франкских королевствах существовала всеобщая воинская повинность, причем уклонение от участия в военном походе строго наказывалось. Так, в целом ряде указов франкских королей устанавливалась обязанность всего мужского населения, включая крестьян, присоединяться к армии при объявлении всеобщего сбора, и за уклонение от призыва был назначен огромный по тем временам штраф — 60 солидов ([19] с. 2097–2101, 2136–2139). Тем не менее, мы видим, каким низким был результат при наборе в армию. Г.Дельбрюк в своем труде не перестает удивляться: Карл Великий под страхом большого наказания мобилизует все мужское население к западу от Сены (то есть на территории около ИЗ современной Франции!), что способно вызвать, по словам историка, «настоящее переселение народов», а на его призыв является ничтожное количество — не более чем несколько тысяч человек ([19] с. 2097–2101, 2114). Для сравнения с периодом античности можно привести следующие цифры. Мобилизационные списки в Риме перед Второй Пунической войной (знаменитая война с Ганнибалом конца III в. до н. э.) включали 780 тысяч человек, при этом площадь контролируемой Римом территории составляла в то время около 130 тыс. кв. км ([187], р. 75–77). Причем, известно, что в ходе этой войны с Карфагеном римляне мобилизовали в армию не менее половины от указанного числа ([116] р.84). Таким образом, римляне в Италии могли мобилизовать в армию 6 человек с 1 кв. км., а франкские короли — всего 1 чел. с 10 или с 30 кв. км. -разница в 60-180раз.

Эта ситуация меняется лишь в начале второго тысячелетия, когда и по всем другим признакам (см. выше) наблюдается мощный демографический рост в Западной Европе. Тогда же впервые начинают упоминаться западноевропейские армии, исчисляемые десятками тысяч человек, какие участвовали, например, в крестовых походах конца XI — начала XII вв. И наконец, к XVII в. армии Западной Европы опять достигают тех же размеров, что мы видели в античности: в середине XVII в. совокупная численность всех французских армий составляет уже 150 тысяч человек ([136] р.422).

Еще одно явление, имевшее место при переходе от античности к средневековью, позволяет также сделать выводы о размерах сокращения населения Речь идет об исчезновении в VI–VII вв. в Галлии, Испании и других бывших провинциях Западной Римской империи латинского языка как живого, разговорного языка. Известно, что в I–III вв. н. э. латинский язык стал основным языком общения почти повсеместно в западной части Римской империи, за исключением части Британии и некоторых других, относительно небольших, территорий, например, области проживания басков на севере Испании. За 5–7 столетий римского господства жители Галлии и Испании в подавляющем большинстве перестали употреблять свой родной язык и перешли на использование в ежедневном общении латинского языка. Не буду в деталях описывать или строить предположения относительно того, как это происходило, остановлюсь на этом лишь кратко. Историки полагают, что важную роль в процессе романизации сыграли римские легионы, постоянно базировавшиеся на покоренных территориях, возле которых постепенно возникали целые города, а также итальянская эмиграция. По подсчетам П.Бранта, число римлян и других италиков за пределами Италии в 14 г.н. э. составляло почти 2 миллиона человек ([74] р.154). Важную роль в романизации сыграло и массовое привлечение местного населения в армию под командование римских офицеров в виде вспомогательных войск. Так, во время осады в 134 г. Нумантии, где укрывались испанские повстанцы, из общей численности осаждающих в размере 60 тыс. человек, вспомогательные войска, набранные из самих жителей Испании, составляли около 40 тысяч[58].

Так или иначе, но, по мнению большинства историков и лингвистов, к моменту расселения варваров на территории Западной Римской империи местное население, за некоторыми исключениями[59], считало себя римлянами и говорило преимущественно на латинском языке. Так, по мнению М.Баньяра, написавшего несколько книг по этому вопросу, к наступлению эпохи поздней античности «латинский глубоко укоренился среди населения империи» ([167] р.697). И наилучшее этому подтверждение — тот факт, что и варвары, в тех местах, где существовало значительное местное население, также постепенно перешли на употребление латинского языка. Почему это произошло — становится понятным, если рассмотреть, как происходило расселение варваров. В противовес существовавшим в прошлом воззрениям, археологические раскопки показали, что и вестготы, и франки, и остготы, и бургунды расселялись не отдельно от римлян компактными поселениями, а вперемешку, по одной или нескольку семей в уже существующие поселения римлян ([82] рр. 171–176). Известно также, что в большинстве случаев они не поселялись в качестве «господ», порабощая местное население, как, например, норманны после завоевания Англии. И если сдвиг в сторону более высокого положения варваров и происходил, то не сразу, а в течение десятилетий или даже столетий. Как указывает историк А.Допш, в списках крепостных колонов в Италии в период существования там остготского королевства (конец V в. — начало VI в.) есть немало готских имен ([82] р. 171). Пленных франков в течение IV в. селили в Галлии также в основном в качестве крепостных колонов, остальные франки в этот период селились в основном на пустующих землях, при условии подчинения римским законам, или получали землю от императора в качестве вознаграждения за службу в римской армии. Известно о существовании значительной римской аристократии, владевшей землями, рабами и крепостными колонами в варварских государствах вплоть до VII в., и почти нет примеров массовых конфискаций собственности или притеснений местной аристократии со стороны варваров[60]. Более того, предоставление варварам 2/3 или 1/3 обрабатываемых земель было добровольным и взаимовыгодным решением. Кассиодор, выступая в римском сенате перед крупнейшими римскими землевладельцами после предоставления 1/3 земель остготам, всячески хвалил данное решение, указывая, что оно укрепило дружбу между римлянами и готами, кроме того, посредством предоставления части земель удалось приобрести защитника (в лице остготов), и тем самым защитить собственность римской аристократии от возможных притязаний ([130] р.251). Известно, что при выделении 2/3 земель вестготам в Аквитании остались нетронутыми многие поместья римских землевладельцев, из чего можно заключить, что выделялась в основном брошенная земля, не имевшая хозяев или, во всяком случае, не используемая. А спорные случаи, в которых принадлежность той или иной земли была не ясна, решала смешанная комиссия, в состав которой вошли избранные от лица римлян и вестготов представители. Как отмечал А.Допш, при выделении земли вестготам римляне были защищены от волюнтаристских посягательств на их собственность, а распределение земли по жребию касалось лишь того, как выделенная земля распределялась среди самих вестготов ([82] р.173). Расселение франков, по мнению историков, вообще в основном происходило в течение IV в., когда Галлия полностью подчинялась императорской власти и действию римских законов, и если и могла иметь место при этом дискриминация, то не по отношению к галло-римлянам, а скорее по отношению к франкским колонам ([153] рр.124, 129; [82] рр. 176–178).

Итак, варвары расселились рядом или вперемешку с римлянами и начали осваивать латинский язык, хотя известно, что между собой в течение многих десятилетий или даже столетий они продолжали говорить на своем родном языке. Но то, что произошло впоследствии — в течение VI–VII вв. — никак не укладывается в рамки традиционного представления о сравнительной численности германцев и римлян. Так, в Галлии в течение этого относительно короткого периода произошла кардинальная трансформация латинского языка, причем именно его разговорной формы, что привело к образованию нового языка, положившего начало современному французскому языку. Не буду утомлять читателя лингвистическими подробностями, ограничусь лишь ссылкой на Ф.Лота, проведшего лингвистический анализ и пришедшего к выводу, что латинский язык в Галлии подвергся сильной трансформации под влиянием германского диалекта, на котором говорили франки. Изменился не только словарный запас, с сотнями слов, перешедших их германского диалекта франков[61], но кардинально изменилось, например, склонение существительных, спряжение глаголов, построение будущего времени глаголов и другие грамматические правила. Полностью изменилось произношение — до такой степени, что многие звуки либо слились в один (например «б» и «в»), либо вообще исчезли ([153] рр.146, 142–145, 230–231; [151] рр.402–403). Как писал Ф.Лот, пропасть между письменным и разговорным языком понемногу увеличивалась, контакт между ними прервался, а затем исчезли и люди, понимающие латынь — до такой степени, что когда в VIII в. Карл Великий захотел реанимировать латинский язык, то он не смог найти никого знающего латынь во Франции, и пришлось привлекать таких людей из Италии и других стран ([151] рр.402, 405).

Каким образом франки, которые «совершенно очевидно, не были многочисленными» ([152] р.125), смогли вызвать такую трансформацию языка галло-римлян, что это привело к его полному исчезновению и появлению нового языка всего в течение 2–3 столетий? В истории нет ничего похожего. Например, в США к началу XIX в. проживало лишь около 5 млн. человек, а общее число иммигрантов, въехавших в США в течение XIX в., составило несколько десятков миллионов человек. При этом большинство этих иммигрантов не были англоязычными. Так, в 1790 г. выходцы из Великобритании и Ирландии составляли 81,4 % белого населения США, а к 1920 г. эта доля сократилась до 52,6 % ([94] р.165). Таким образом, если учесть черных и цветных иммигрантов, то выходцы из англоязычных стран к 1920 г. уже составляли меньшинство населения. Тем не менее, такой мощный поток иноязычных иммигрантов оказал очень слабое воздействие на английский язык в США, который на большинстве их территории не очень сильно отличается от британского английского.

Можно взять другие исторические примеры сосуществования бок о бок разных народов. Одним из таких примеров может служить завоевание норманнами Англии в XI в. Норманны до этого жили на севере Франции и говорили на французском языке. Поскольку они захватили все командные посты после завоевания англичан и в основном сформировали королевский двор, то сложилась интересная ситуация: двор и аристократия говорила по-французски, а население продолжало говорить по-английски. Возможно, норманны полагали, что, поскольку они завоевали Англию, то она должна научиться говорить на языке завоевателей. Но этого не произошло. В XIV в. (то есть через три столетия!) королевский двор перестал говорить по-французски и перешел на английский язык. И хотя в него в этот язык было привнесено много французских слов, но, как указывает Ф.Лот, ни грамматическая основа языка, ни произношение не претерпели существенных изменений, как это произошло с латинским языком в течение VI–VII вв. ([153] р.152) Собственно, привнесение в любой язык иностранных слов происходило во все времена, даже и без иностранных завоевателей и без большого притока иммигрантов, и этому можно привести бесчисленные примеры; во всех языках время от времени менялись грамматические правила; но от этого ни один язык не исчезал и не превращался в другой язык за два столетия, став непонятным для тех, кто его знает. Например, в русском языке за последние два столетия исчез один падеж, появилась масса новых слов, а ряд слов вышел из употребления. Но язык Пушкина, писавшего два столетия назад, и сегодня считается образцом русского языка и понятен каждому знающему этот язык. И так же понятен любому французу Монтескье, писавший три столетия назад, а любому англичанину Шекспир, со времени жизни которого прошло четыре столетия.

Правление норманнов в Англии в XI–XIV вв. в целом имеет мало общего с ситуацией, сложившейся в Галлии и Испании в V–VI вв. еще по другой причине. И франкские, и вестготские короли ощущали преемственность своей власти по отношению к Римской империи и старались воспринять ее культуру. Выше уже приводилось мнение

историков о том, что вестготы и в VI в. продолжали управлять Испанией как бы от лица Западной Римской империи, которой к тому времени уже давно не существовало, но с которой они в V в. заключили договор о расселении на землях юга Галлии и севера Испании ([102] р. ЗО). Само собой разумеется, что они очень быстро перешли на латинский язык и использовали его в официальных документах и в общении со своими подданными. Что касается первых франкских королей, то они также были не королями франков, а королями всех своих подданных. Первые их законы не делали различия в правовом статусе франков и галло-римлян[62]. Двор франкских королей в большинстве состоял из галло-римлян: как подсчитал Ф.Лот, из 55 графов, то есть руководителей графств или округов, упоминавшихся Григорием Турским и Фортунатом (VI в.), приблизительно 2/3 были галло-римляне; а из числа епископов, подписавших решения церковных соборов в период с 475 г. по 578 г., 508 были галло-римлянами, и лишь 28 — франками ([153] р. 156). Сами короли династии Меровингов в начале VI в. в совершенстве знали латинский язык, на котором и разговаривали преимущественно со своим окружением, читали античных авторов и даже пытались писать стихи по-латыни. Таким образом, и в Испании, и в Галлии в VI в. мы видим ситуацию, когда правящая иностранная верхушка старалась воспринять культуру большинства подвластного ей народа и активно привлекала его к управлению государством. И это мало похоже на правление норманнов в Англии, когда сформировавшие высший класс норманны три столетия отказывались говорить на местном языке. Тем не менее, результаты правления вестготских и франкских королей в Испании и Галлии оказались совершенно противоположными тому, что можно было ожидать: латинский язык в течение двух столетий стал для всего населения чужим языком.

Как показывают приведенные примеры, и это мнение разделяет Ф.Лот ([153] р.151) и другие историки и филологи, такие изменения в языке не могли идти сверху, даже если бы верхушка, как в примере с норманнами, и желала бы их; они могли идти только снизу, от самого народа. Два народа: галло-римляне и франки, — поселившиеся бок о бок, должны были постоянно общаться между собой и для этого должны были в буквальном смысле «находить общий язык». «Сколько раз должны были обменяться своими обычными представлениями завоеватели и местное население, — спрашивал французский филолог Г. Пари, — чтобы оно стало называть чужими словами географические понятия и понятия в области культуры, объекты природы, деревья и растения, животных, даже части человеческого тела, чтобы оно признало превосходство германского языка над латинским в обозначении цветов…» ([153] р. 145). К этому можно добавить: что должно было заставить галло-римлян изменить произношение (в том числе с твердого латинского «р» на грассирующий германский звук), начать по-другому произносить практически все латинские слова, перестать вообще употреблять некоторые ранее распространенные звуки в своей речи и изменить грамматические правила собственного языка.

Не вдаваясь в детали, можно с уверенностью сказать: к такому смешению двух языков могло привести лишь полное равноправие франков в численном отношении с галло-римлянами. По-видимому, если бы последние превосходили первых по численности хотя бы в несколько раз, такого бы не могло произойти. С учетом того, что мы знаем о типичной для раннего средневековья системе хуторов или «вилл» (см. выше), если бы, например, к жившим на хуторе 3–5 семьям галло-римлян подселилась одна семья франков, или к одной семье галло-римлян подселился в качестве работника или арендатора один франк, и такая ситуация сохранялась бы в течение VI–VII вв., то франки рано или поздно неизбежно должны были ассимилироваться с местным обществом и выучить латинский язык. И если бы в нем и произошли в итоге какие-то изменения, например, заимствования слов, то это бы не привело к такой сильной трансформации. Если же в какой-то момент иммигранты и местное население оказались на большинстве таких хуторов в приблизительно равной пропорции — тогда могла образоваться смесь двух разговорных языков, а оба эти языка могли выйти из активного употребления и в дальнейшем исчезнуть.