— Мы теряем советские источники. Много источников. Ты еще помнишь все крупные дела, не так ли?

— Конечно, я был заместителем во время большинства этих дел. Ховард?

— На совести Ховарда некоторые из потерь, но не все. Думаем, что проблема все-таки есть. Может быть, техническая — что-нибудь, имеющее отношение к связи, — может быть, агентурная. Может быть, здесь или в Москве. Мы хотим, чтобы ты посмотрел. Свежий взгляд. Не исключай ничего. И держи это между нами. Никто больше не должен знать, что ты этим занимаешься. Понятно?

Стайн мгновение колебался.

— Мне должен будет кто-то помогать в советском отделе, доставать дела. Редмонд в порядке?

— О’кей, — сказал Клэйр Джордж. — Только делай все тихо.

В тот же день Стайн позвонил Редмонду. В прошлом они вместе работали, и Стайн был уверен, что на Редмонда можно положиться, что он отнесется к этой проблеме серьезно и будет молчать. Редмонд хорошо ориентировался в делах советского отдела, и ему ни у кого не надо было спрашивать, где найти то, что ему нужно. Он мог брать к себе дела, не привлекая внимания, передавать их Стайну для анализа.

Всю следующую неделю Стайн читал секретные досье советского отдела. Он искал какой-то шаблон, какую-то ниточку, которая может связать потери с какой-то одной слабиной в системе — человеческой или технической. В итоге своего анализа он написал заключение по каждому делу и итоговый доклад для Кейси. Он пришел к выводу, что в ЦРУ была какая-то утечка.

В марте Стайн отдал доклад Кейси и лично проинформировал директора о своих выводах. Он сказал Кейси, что, по его убеждению, где-то нарушена безопасность связи и это «должны выяснить вы вместе с АНБ». Другой вероятностью была возможность агентурного проникновения противника непосредственно в ЦРУ.

— А над этим мы должны работать сами, — сказал он. — Я бы рекомендовал начать с Москвы. Там аппарат значительно меньше и легче начать расследование, а потом перенести работу в штаб-квартиру. Но сначала я бы постарался убедиться, что это не Москва.

Окончательный вывод заключался в том, что настало время директору «поручить какой-то группе сотрудников заняться этим делом». Когда Стайн затронул вероятность того, что в ЦРУ был шпион, в ответе Кейси не прозвучало особого энтузиазма.

— Хм-м, — произнес он как-то отвлеченно. — Надо, чтобы кто-нибудь этим занялся.

Стайн уехал в Южную Корж и больше не слыхал, возвращался ли директор к этому вопросу и начал ли реальную охоту на «кротов». Больше он с Кейси не виделся. Позже Стайн узнал, что Кейси так никогда и не начал серьезный поиск «крота». Стайн также пришел к выводу, что Кейси никому не рассказал о его последнем докладе.

К тому времени, когда Стайн тайно порекомендовал Кейси начать искать в ЦРУ агента противника, Бэртон Гербер уже принял ряд защитных мер, направленных на то, чтобы исключить повторение потерь 1985 года. Он кардинально изменил порядок ведения в советском отделе наиболее ценных разработок, поняв, что контроль над ними слишком ослаб. Когда советский отдел имел большое количество агентов, большее число людей имело отношение к работе с ними. Он был преисполнен решимости уменьшить число лиц, допущенных к таким делам. С этой целью создал то, что называл «секретной комнатой», а также новый порядок работы с телеграммами и другими документами, имевшими отношение к советским агентам. В начале 1986 года во главе этой системы были поставлены двое опытных и пользовавшихся доверием работников советского отдела: Сэнди Граймс и Дайана Уортен.

Первоначально это означало полный отказ от шифропереписки между Центром и резидентурами по агентурным делам. После появления нового агента представители резидентур ЦРУ ездили в Вашингтон и обратно для обсуждения дела. Руководителям загранточек было направлено указание: в случае появления перспективного источника по советской разведке вообще не использовать телеграфную переписку. Они должны были лететь в Вашингтон и докладывать Герберу лично.

Прежде чем возобновить шифропереписку по важным делам, Гербер добился введения дополнительной перешифровки.

Обычно телеграммы расшифровывались в центре связи ЦРУ и потом направлялись в отдел. Однако теперь все телеграммы по советским оперативным делам шифровались дважды. Разведчик, работавший с агентом, сам зашифровывал телеграмму и отдавал ее шифровальщику, после чего телеграмма еще раз перешифровывалась и только потом отправлялась в Центр.

В штаб-квартире связисты центра расшифровывали сообщение, перешифрованное дополнительным кодом, но это позволяло добраться лишь до предшествовавшего шифрования. И только небольшая группа высших руководителей советского отдела могла пользоваться ключом к первоначальному коду для окончательной расшифровки сообщения. В резидентурах нередко единственным, кто имел доступ к коду, был сам резидент.

Резидентурам было запрещено накапливать оперативные материалы по новым делам на бумажных носителях или обсуждать их в помещениях резидентур. Встречи между руководителями отделов и приехавшими в Центр «полевыми» работниками, ведущими оперативные дела, строились так, будто они проводились за «железным занавесом»: применялись московские правила. Работники отдела встречались с прибывшими из Москвы оперативниками на конспиративных квартирах или даже в резидентурах ЦРУ в третьих странах, чтобы выслушать их отчет.

К февралю 1986 года Гербер увидел, что эта система работает; отдел приобрел двух новых советских агентов, и они не были расшифрованы или арестованы КГБ. Гербер все еще не знал, что вызвало провалы 1985 года, но он знал, что ему удалось «остановить кровотечение».