Книги
Гибель империи. Российский урок
Диагноз
То, как стремительно рухнула Империя, ошеломило весь мир. Писатель Василий Васильевич Розанов воздвиг над Родиной страшную эпитафию: «Русь слиняла в два дня. Самое большее – в три»[258].
Когда мы изучаем события Февраля 1917 года и то, что за ними последовало, трудно отделаться от мысли: как люди в здравом уме и твердой памяти могли совершать такое?! Как можно было в разгар войны отменять дисциплину в армии, разоружать офицеров? Упразднять по всей огромной, охваченной смутой стране полицию и суды? Да еще и с восторгом объявлять, что отныне правопорядок вместо полиции и жандармов будут обеспечивать исключительно «добровольцы на безвозмездной основе и желательно из интеллигенции»[259]. Все это кажется невозможной фантасмагорией!
Изумление автора книги было столь велико, что пришла мысль на всякий случай заглянуть в труды известных психиатров, современников того времени: Кандинского, Бехтерева, Ганнушкина, Россолимо.
И выяснилось, что труд был не напрасен.
Как оказалось, есть такое понятие в психиатрии – массовый индуцированный психоз. Или заразная психическая эпидемия, передающаяся от человека к человеку.
Знаменитый русский психиатр, Виктор Хрисанфович Кандинский, писал: «Оспа и чума уносили прежде тысячи и десятки тысяч жертв и опустошали целые страны. Душевные эпидемии не менее губительны. Проходит время повального душевного расстройства, время коллективного увлечения или страсти, – и вернувшиеся к рассудку люди обыкновенно сами не могут понять своих прошлых ошибок…»[260]
Основоположник отечественной патопсихологии Владимир Михайлович Бехтерев в своей работе «Внушение и его роль в общественной жизни» констатирует: «Мы знаем психические эпидемии, выражающиеся активными явлениями и сопровождающиеся более или менее очевидными психическими возбуждениями. Такие эпидемии, под влиянием соответствующих условий, иногда охватывают значительную часть населения и нередко приводят к событиям, чреватым огромными последствиями. Фанатизм, охватывающий народные массы, в тот или иной период истории представляет собой также своего рода психическую эпидемию»[261].
Выступая в 1900 году в Московском университете, знаменитый невропатолог, психоневролог Григорий Иванович Россолимо особо отмечал активных переносчиков психических эпидемий: «Дегенеративные личности неизлечимы. Но обезвредить такого больного – уже одна из важнейших задач гигиены, так как многие психопатические состояния отличаются своей заразительностью»[262].
У Ильи Ефимовича Репина есть немало полотен, написанных с нескрываемой симпатией к революционным идеям: «Не ждали», «Отказ от исповеди», «Арест пропагандиста».
Но посмотрите, какие удивительные лица на его картине, изображающей не отдельных представителей «прогрессивного общества», а целую толпу. Это большое полотно называется «Манифестация 17 октября 1905 года».
Взгляните внимательно на эти лица. Разве это лица нормальных людей? Репин как несомненно великий живописец честно отображал правду жизни, несмотря на свои личные пристрастия. И здесь он безошибочно уловил и передал кистью групповой портрет людей в состоянии массового психического расстройства.
Возразят: но это же 1905 год! Так и есть. Но очевидно и другое: к 1917 году болезненное духовное и психическое состояние «прогрессивного общества» еще более усугубилось.
Федор Михайлович Достоевский в романе «Преступление и наказание» пророчески описал, как Раскольников в горячечном бреду видит прозреваемое самим Достоевским революционное будущее: «Появились какие-то новые трихины, существа микроскопические, вселявшиеся в тела людей. Но эти существа были духи, одаренные умом и волей. Люди, принявшие их в себя, становились тотчас же бесноватыми и сумасшедшими. Но никогда, никогда люди не считали себя так умными и непоколебимыми в истине, как считали зараженные. Никогда не считали непоколебимее своих приговоров, своих научных выводов, своих нравственных убеждений и верований. Целые селения, целые города и народы заражались и сумасшествовали. Все были в тревоге и не понимали друг друга, всякий думал, что в нем в одном и заключается истина, и мучился, глядя на других, бил себя в грудь, плакал и ломал себе руки. Не знали, кого и как судить, не могли согласиться, что считать злом, что добром. Не знали, кого обвинять, кого оправдывать. Люди убивали друг друга в какой-то бессмысленной злобе. Собирались друг на друга целыми армиями, но армии, уже в походе, вдруг начинали сами терзать себя, ряды расстраивались, воины бросались друг на друга, кололись и резались, кусали и ели друг друга».
Особо необходимо остановиться на размышлениях лауреата Нобелевской премии Ивана Петровича Павлова.
Как и многие представители тогдашней интеллигенции, он придерживался оппозиционных идей. Так, узнав о подавлении беспорядков 1905 года, Иван Петрович высказался по отношению к высшей власти: «Ну, хватит! С этой гнилью надо заканчивать!» Императора и правительство он буквально накануне Февраля 1917 года клеймил весьма жестко. Февральский переворот Павлов воспринял с полным оптимизмом. Октябрьскую же революцию пережил болезненно[263]. Но не уехал в эмиграцию, хотя к тому времени был всемирно известным ученым, и любая страна с радостью распахнула бы перед ним свои двери.
К весне 1918 года Петроград изменился до неузнаваемости. В голодном городе, переполненном дезертирами и бандитами (у А. Блока: «Запирайте етажи, нынче будут грабежи»), жителям оставалось только вспоминать свою, всего лишь год назад уютную и безопасную жизнь, где за публичную и самую резкую критику «деспотического режима» ответов со стороны государства не следовало, а бытовые претензии к правительству ограничивались отсутствием в январе ананасов на продуктовых рынках в воюющей стране. А весной 1918-го в условиях почти голода и жесточайшего нормирования продуктов (вспомним еще одно поэтическое свидетельство того времени – В. Маяковский: «Не домой, не на суп, а к любимой в гости две морковинки несу за зеленый хвостик») обыватели сами дивились своим давешним проблемам, еще год назад казавшимся им невыносимыми.