Канцлер очень внимательно его выслушал и ответил:
– Сергей Юльевич! Россия много веков обходилась без евреев. Думаю, что она и впредь сможет развиваться и не зависеть от евреев. Россия богата талантами, и врачей мы выучим, даже за счет казны. Но я не буду терпеть в центре Империи людишек, которые смотрят на Россию исключительно как на кормушку, при этом в любой момент готовы убить своего монарха. Я всего лишь восстанавливаю историческую справедливость, выселяя евреев в те местности, где они проживали на момент присоединения этих земель к Империи. Ежели кому то так не по душе жить в России, тот волен выехать за её пределы… Никого удерживать мы не будем…
Сергей Юльевич был чрезвычайно удивлён, когда через два дня после этого разговора с канцлером к нему на квартиру прибыл лично помощник начальника Санкт-Петербургского губернского жандармского управления и сообщил, что до 1-го августа 1895 года его супруга Матильда Исааковна Витте, урожденная Нурок, должна покинуть столицу и выехать в пределы черты оседлости.
Сергей Юльевич пытался обращаться за помощью к Императрице Марии Фёдоровне, но ничего не помогло. Семья Витте выехала в Одессу, откуда вскоре эмигрировала во Францию, чтобы больше никогда не вернуться в эту неблагодарную Россию.
* * *
Лето 1895 года стало беспокойным для множества еврейских семейств, которые спешно покидали насиженные места и перебирались к новому месту жительства. По-разному сложились их судьбы, у кого-то более удачно, у кого-то менее.
Семья художника Исаака Иосифовича Пастернака была выслана из Москвы и вернулась в Одессу. В 1899 году, когда Одесское градоначальство было исключено из черты оседлости, семье Пастернаков пришлось перебраться в Тирасполь. Вместе с семьей переезжал и мальчик Боря Пастернак. Он окончил в Тирасполе мужскую гимназию, после чего работал тапёром в местном кинематографе. В 1910 году Борис Пастернак был призван в военно-рабочие части и проходил службу на строительстве Царицынского орудийного завода. Дальше его следы затерялись.
Семья купца 1-й гильдии Хацкеля Бениаминовича Мандельштама была выселена из Варшавы в Скерневицы. В 1900 году семья Мандельштамов эмигрировала в Германию. Выехал и юный Иосиф Мандельштам. В 1908 году он поступил в Гейдельбергский университет. Пытался писать стихи на немецком, но затем увлёкся кокаином и забросил сочинительство.
Вдова действительного статского советника Мария Александровна Ульянова, урожденная Бланк, вместе с детьми, Дмитрием, Анной и Марией, была выселена из Петербурга и обосновалась в Жмеринке. Родовое имение Кокушкино, издавна принадлежавшее семейству Бланк, пришлось продать за бесценок, ибо выкрестам запрещалось иметь собственность вне черты оседлости.
Глава 8
Царственные сёстры пили пятичасовой чай в императорском кабинете. Беседа протекла размеренно, как будто сёстры вернулись в те времена, когда были юными принцессами.
Александра Фёдоровна сидела в кресле-каталке. Её снова мучили дикие подагрические боли, и врачи не могли ничего поделать. Семейное заболевание Гессен-Дармштадского дома давало себя знать. Распухшие ноги не позволяли встать, и вот уже второй день Императрица была прикована к креслу, допуская к себе лишь самых близких людей.
Элла, пришедшая к сестре, рассказывала, как шалят дети, Митя и Маша, как редко она видит мужа, ибо Великий Князь постоянно занят, заседая то в штабе военного округа, то в доме графа Игнатьева. Разговор коснулся Великого Князя Владимира Александровича и его жены. Великий Князь только уехал на Дальний Восток, но Мария Павловна осталась с детьми в Петербурге, явно не желая менять столицу на захолустный Хабаровск, и не переставала плести интриги.
Очень умная, властная и предусмотрительная женщина, она была довольно амбициозна. Когда юная гессенская принцесса Алиса только прибыла в Россию, Великая Княгиня пожелала стать наперсницею и опекуншею будущей Императрицы. Но настырные попытки Марии Павловны приблизиться к невесте Цесаревича оказались тщетными. Получив холодный и решительный отпор, Великая Княгиня, которая позволяла себе соперничать даже с Марией Фёдоровной, не сдалась и не остановилась, а принялась вести незримую женскую войну. Благодаря чему на первых же порах Александра Фёдоровна имела против себя двор Марии Фёдоровны и могущественный двор Марии Павловны, к которому примыкало все петербургское общество.
– За что они меня так ненавидят? – спросила Аликс. – За что? Видит Бог, я не сделал никому из них ничего плохого.
Елизавета Фёдоровна, которая прожила в России уже двенадцать лет, давно понявшая сущность великокняжеских интриг, не знала, как объяснить сестре причины, из-за которых её не воспринимали в обществе.
– Понимаешь, Аликс, – сказала она, – ты ещё слишком мало живёшь в России и не знаешь здешнее общество. И ты не предпринимаешь ничего, чтобы понравиться. Мы не в Гессене и не в Виндзоре. В России ты пока чужая. И тебе придётся ещё немало сделать для того, чтобы стать русской царицей, чтобы тебя принял народ.
– Я знаю это, но… Но ведь всему есть предел! Они уже договорились до того, что я – причина всех несчастий, свалившихся на голову династии. Они говорят, что я въехала в Россию за гробом Государя Александра Третьего, и что из-за меня погиб бедный Ники.
– Я слышала, что Мария Павловна обращалась к тебе по поводу судьбы какого-то Шапиро77 и у вас вышла размолвка.
– Да, Элла, она прислала мне записку с просьбой сделать для этого