Довольно быстро в Петербурге само собой образовалось несколько «дворцовых партий».
Мария Фёдоровна собирала у себя в Аничковом дворце всех недовольных правлением «этой гессенской гордячки». Престарелые сановники с жёнами и фрондирующие придворные наперебой рассказывали городские сплетни о молодой Императрице, которые сами же и сочиняли.
Великий Князь Владимир Александрович не скрывал радости по поводу получения фельдмаршальского жезла, но не спешил уезжать в Хабаровск, задерживая своё убытие под разными благопристойными предлогами. Он ещё сохранял надежду, что ситуация изменится, а в смутное время нужно быть в столице, а не исправлять должность наместника Дальнего Востока. Частыми гостями в великокняжеском дворце были офицеры из полков, где он состоял шефом.63
Своей отдельной жизнью жил Зимний дворец. Ещё совсем недавно придворная жизнь слагалась из одних обрядностей, всё делалось исключительно для соблюдения приличия и традиционных обычаев. С непостижимой лёгкостью сменялись самые разнородные проявления жизни, непосредственные переходы от печали к веселью, от горя к радости.
В один и тот же день утром могла быть панихида или погребение, но уже вечером – пышный бал. Те же самые лица, которые утром являлись сосредоточенными, нахмуренными, вечером расцветали, дыша беззаботным удовольствием.
Придворная жизнь напоминала сцену, на которой постоянно разыгрывается очередное представление. День за днём многочисленные придворные чины проводили в сутолоке и беготне, ежеминутно поглядывая на часы, чтобы не опоздать куда следует, чтобы в своё время и в своём месте поклониться, показаться…
Теперь же Александра Фёдоровна уединилась в Зимнем дворце, который стал похож на готовящуюся к осаде крепость. Число караулов и патрулей было увеличено, зато многие придворные фактически остались не у дел. Попасть в Зимний дворец можно было только по приглашению, а их направляли исключительно по личному указанию Императрицы.
Александра Фёдоровна ежедневно принимала канцлера графа Игнатьева и Великого Князя Сергея Александровича. Частыми гостями были министр внутренних дел граф Воронцов-Дашков и военный министр генерал Пузыревский. Несмотря на частые недомогания, Императрица ежедневно с раннего утра и до поздней ночи занималась государственными делами, пытаясь вникнуть в каждую проблему. Ей приходилось учиться на ходу, знакомиться с новыми людьми. Ежедневные занятия по русскому языку дополнились ознакомлением с финансовой системой и устройством вооружённых сил, представлениями вновь назначенных губернаторов, полковых командиров и дивизионных начальников.
Присущая Александре Фёдоровне необыкновенная застенчивость и испытываемое ею смущение при общении с незнакомыми людьми отходили на второй план, уступая место деловому общению. Кипучая энергия Императрицы нашла своё применение не в общении с петербургским обществом и не в любезностях с городскими дамами, а в живом деле. Принимая посетителей у себя в кабинете, она подходила к окну и поворачивалась к нему спиной, глядя на собеседника. Свет тогда падал на представлявшегося, а лицо Императрицы оказывалось в тени. Эта молодая красивая женщина опасалась, что посторонние могут заметить на её щеке шрам, оставшийся после того первоапрельского взрыва…
Императрица Mapия Фёдоровна, пробыв в Poccии многие годы на положении Цесаревны, в совершенстве усвоила приёмы непринуждённого, но одновременно царственного ласково-любезного обращения. Зная весь светский и чиновный Петербург, обладая чарующей приветливостью, Гневная умела сказать каждому ласковое слово, чем и пользовалась, привлекая к себе всеобщие симпатии. Александра Фёдоровна же принципиально считала нужным придержаться строгого придворного этикета. Её чувство собственного достоинства и самолюбие не позволяли опускаться до притворных любезностей, но по совету графа Игнатьева Императрица тщательно готовилась к каждой встрече, делая необходимые записи, что при её замечательной памяти давало хорошие результаты.
Зная о том, что «дворцовые партии» пользуются широкой поддержкой среди многих высших должностных лиц, Императрица просила графа Воронцова-Дашкова регулярно предоставлять ей сведения о царящих в обществе настроениях, невзирая на чины и звания. Департамент полиции раскинул щупальца своей агентуры не только в революционной среде, но и в губернских учреждениях, университетах, и даже в придворных кругах. Получив приказ не жалеть денег, и специально оговоренные суммы, жандармы показали, на что способны. Результаты не замедлили сказаться, появились первые «жертвы».
Когда министр внутренних дел доложил Императрице, что командующий войсками Киевского военного округа Драгомиров64 за обедом что-то ляпнул по поводу «бабского правления», на следующий день генерал был отправлен в отставку и его пост занял граф Алексей Павлович Игнатьев.65
Великую Княгиню Марию Павловну, которая, по сообщению полиции, не уставала сочинять едкие тирады в её адрес, молодая Императрица пригласила на завтрак, устроенный 23-го апреля по случаю своих именин. Супруга Владимира Александровича буквально перед этим высказалась в тесном кругу, что «гессенской мухе» нужно тщательно изучать историю Российского государства, чтобы не повторить печальную судьбу правительницы Анны Леопольдовны, которая потеряла не только престол, но и свободу, закончив свои дни в ссылке. Во время завтрака, в присутствии почти всей Императорской Фамилии, нескольких министров и высших придворных чинов, Императрица, глядя прямо на Великую Княгиню, как бы ненароком заметила, что в России были разные правители… Была несчастная Анна Леопольдовна… Но был ещё и Иоанн Грозный, который сажал бояр на кол… И был Пётр Великий, который собственноручно рубил головы ослушникам… Мария Павловна после этих слов густо покраснела и до конца завтрака не проронила ни слова. Вернувшись к себе во дворец, она устроила истерику, называя своих придворных предателями и продажными иудами, которые польстились на тридцать гессенских сребреников…
Также Императрице доложили, что частым гостем Аничкова дворца стал Великий Князь Николай Михайлович, который прибыл на похороны Императора, а теперь никак не мог уехать в Тифлис, где он командовал Мингрельским гренадерским полком. В связи с этим Александра Фёдоровна пожаловала Великому Князю генеральский чин, но при этом весьма настоятельно рекомендовала убыть в полк. Делать было нечего, и Августейший командир полка покинул столицу.
А канцлер Игнатьев тем временем готовился нанести решительный удар по еврейскому засилью. Представляя, какое яростное сопротивление встретят предлагаемые им меры как со стороны самих евреев, так и стороны либеральной общественности, канцлер решил провести предварительное наступление и подготовить общественное мнение.
В 1876 году в типографии Министерства внутренних дел была напечатана одна замечательная книжка, именовавшаяся «О необходимости и возможности еврейской Реформы в России». Книжка была напечатана микроскопическим тиражом всего в 25 экземпляров. Записка коммерческого советника МВД князя Голицына66 министру внутренних дел предназначалась для Императора Александра II и высших сановников Российской Империи и долгие годы держалась в секрете.
В апреле 1895 года эта книжка была издана многотысячными тиражами за счёт анонимных заказчиков и сразу же стала чрезвычайно популярной. Чиновники и студенты, учителя и инженеры перечитывали хлёсткие фразы, обличающие российских евреев. А в армии в каждой роте и эскадроне офицеры читали эту книжку солдатам, попутно отвечая на многочисленные вопросы, что и почему происходит в России.
Князь Голицын не боялся быть неправильно понятым и высказывался очень откровенно и нетолерантно: «Еврейство – это не фармацевтический яд. Еврейский яд правильнее приравнять к физиологическому грибку, к паразиту, который, попав в здоровый организм, непременно плодится до бесконечности и с непомерною быстротою, и чем организм свежее и восприимчивее, тем быстрее множатся бесчисленные грибки».67
Уже тогда, в 1876 году, автор ясно и чётко представлял, что «…оевреивание России означает то, что евреи будут, безусловно, хозяйничать в государстве. Самые высокие и влиятельные места будут занимать евреи. Из евреев будет состоять большая часть и самая интеллигентная часть чиновничества. Вся торговля, кредит, банки, промышленные предприятия всех видов, все железные дороги, большинство всех недвижимостей и ценностей постепенно и так сказать втихомолку и незаметно перейдут в их руки». 68
Реально оценивая существующую угрозу, князь Голицын считал, что «Еврейская Реформа не менее серьёзная, настоятельная и трудная часть, чем пережитая… Крестьянская Реформа. Это самая главная реформа, неминуемо стоящая на очереди». 69