Замполит гвардейского мотострелкового полка Южной группы войск казался равнодушным к материальным благам. Он терпеливо гасил конфликты, держал партийную и комсомольскую организацию в своем небольшом, но очень крепком кулаке и личная мораль не падала с высот.

Вместо того, чтобы писать доносы и стоять с пистолетом за спиной солдат (не дай бог, убегут в Австрию), он утром кувыркался перед ними на брусьях или крутился на турнике, наглядно доказывая, что и под сорок можно дать фору молодым. Майор водил все, что водилось в парке. Великолепно стрелял. Не замахиваясь на полк, мог подменить «условно убитого» комбата. Панов видел то своими глазами на полигоне «Хаймашкер» в Венгрии.

Шутку понимал и за словом в карман не лез. Потом сманили его на дивизию, обратно в Советский Союз, куда-то под Полтавщину. Далее полковник Тамаров вместе с солдатами прошел Чернобыль.

Капитан задумался, вспоминая лицо Иволгина-комиссара.

Гражданский человек, но в армии не сломался. Вид унылый, но что-то в нем есть, иначе, почему так гневно зажглись его глаза. Может, разбудить в нем зверя? Нет, не хомячка, а матерого волка, — Панова сразу накрыла холодная волна. Он хорошо знал, что может случиться потом.

Итак, продолжим работать.

Капитан громко захлопнул папку, желая сразу оборвать мысли, далеко опережающие время. Дней, так на девятнадцать.

А кадровик сразу и недовольно подозвал капитана к себе. В своих руках хозяин кабинета держал папку с названием, заставившим комбата сразу вспотеть: «Личное дело. Капитан Ненашев Максим Дмитриевич»

В отличие от Максима, старший лейтенант Суворов выспался хорошо.

В конце тридцать девятого года, батальон, где он служил, перебросили из Мозырского укрепрайона под Брест. Роту расквартировали в небольшом военном городке «Красные казармы», что к северу от города, рядом с местечком Речицы.

Здесь Владимира ждала удача. Он занял просторную, по его меркам, отдельную квартирку. Две небольших комнаты и маленькая кухня казались раем после общежития.

Тогда еще никого не выселяли, но множество жителей приграничного города рвануло к немцам, страшась справедливой кары от новой власти. Жившая здесь ранее польская семья наверняка чем-то согрешила перед трудовым народом. То, что комнаты мародеры немного обнесли, пустяк, мебель-то вывезти не успели.

Менее удачливые товарищи получили что-то в военном городке, ну а прочие, кто не успел к шапочному разбору, жили в городе, снимая комнаты у поляков и белорусов. Другое население постояльцев особо не жаловало.

Ненашев оказался прав, отследив по личному делу служебный путь старшего лейтенанта. Ротным Суворова назначили после увольнения предшественника.

После каких-то учений комсомольская организация выразила бывшему командиру недоверие. Да, была в Красной Армии такая практика: подчиненные решали начальника заслушать. На собрание приходили не командиры и бойцы, а члены партии и комсомольцы[58].

А когда бывший ротный, было, дернулся, тут же его вопросом прищучили: кто кого создал, армия партию или партия армию? Что? А, то-то же!

Политотдел, не менее бдительно разобравшись в вопросе, а по сути, во всем положившийся на мнение коллектива, немедленно исключил из рядов ВКП(б) личность, сочувствующую друзьям скрытых пособников врагов народа и насаждающую чуждые методы воспитания бойцов. Решение собрания снизу игнорировать нельзя, это настоящая, а не фальшивая буржуазная демократия.

Но с такой формулировкой в рядах Красной Армии ротному не место.

Владимир ему не сочувствовал. Обоснованно выгнали! Внезапно забыл этот командир, что красноармеец прежде всего гражданин первого в мире пролетарского государства.

Насаждать старорежимную дисциплину – совершить преступление в рядах передового отряда революционной армии. А еще, он просто дурак! Зачем заставлять бойцов копать стрелковые ячейки во время дождя и после трудного марша. Ткнул бы флажки, отрывая их «условно», и все дела. Так поступали все, прибавляя теоретически рассчитанную цифру к показаниям секундомера.