«Какой, твою мать, дед???» — чуть было не завопил Вася, но вовремя прикусил язык.
Спорить с единственным человеком, могущим вывести его обратно к экспедиции — так себе идея. Но удивление на лице скрыть не удалось и старик, довольно улыбаясь, пошарил у себя за спиной, вытащил оттуда свернутое в рулон пончо и подал Васе:
— Прикройся и слушай.
И понес такую пургу, куда там Кастанеде с его доном Хуаном!
Из рассказа выходило что дед, сильномогучий калавайя[13] Контиго, совершил ритуал призывания в тело своего внука духа самого Тупака Амару, великого воина и вождя восстания против испанцев. Краешком сознания Вася вспомнил, что этих Тупаков было двое — последний правитель инкской империи, казненный испанцами, и второй, его дальний потомок, также казненный испанцами, но двести лет спустя.
А поскольку прошло еще двести лет, даже больше, то совсем пришла пора явиться третьему Тупаку Амару. Вот заботливый дедушка и решил, что им станет любимый внук.
«В общем, ты Избранный. Хрень какая-то. Ладно, дослушаю и надо выбираться к своим, они не могут быть слишком далеко» — подумал Вася под речитатив старика. В замороченные детали ритуала въехать было невозможно, одно счастье, что музыка не почудилась — на соседней поляне ученики деда исполняли канту, священную мелодию, на церемониальных флейтах. Что в ней было священного непонятно, на слух она не отличалась от того, что играли оркестрики в Ла-Пасе.
Размышления о музыке были прерваны ударом крепкого посоха прямо по башке: дед потребовал внимания и Вася, потирая голову, вынужденно сосредоточился на пурге и на манипуляциях шамана. В основном, на том, как он наливал воду из кувшина в маленькую глиняную посудинку — пить хотелось ужасно.
Перелив воду туда-сюда несколько раз и бросив в нее листики и травки из лежавших перед ним, дед подал стаканчик «внуку».
«Черт его знает, чего он туда намешал, наверное, не стоит пить» — но вопреки своим опасениям, осушил до дна, повинуясь немигающему гипнотическому взгляду калавайи.
— Я вижу в тебе чужой дух! — взревел дед, отчего Вася чуть не выронил емкость. — Но я не знаю, чей это дух. Если ты Тупак Амару, то дойдешь до дома сам. Если же проклятый gachupin[14]…
В голове уже звенело, но Вася все-таки сообразил, что только последнее слово дед произнес на испанском, а до того весь разговор шел на неизвестном студенту доселе языке кечуа.
То ли выпитое, то ли это эпохальное открытие, пронзившее голову, отключило мозг и Вася кулем повалился на землю.
Второе за сутки возвращение из бессознательного оказалось лучше первого хотя бы тем, что вокруг стоял белый день и поляна никуда не делась. Делся дед — Вася торчал посреди неведомой глуши один-одинешенек, с больной головой, завернутый в пончо и без малейшего понятия, что делать дальше. Хотя… первым делом надо как-нибудь обуться и одеться, не скакать же по горам босиком и в одеяле на голое тело.
Проблема решилась сама собой, поскольку рядом обнаружилась куча оставленного дедом барахла. Штаны, рубаха, сандалии — уже хорошо. Фляга, мешочек с листьями, небольшой нож — совсем хорошо, еще бы зажигалку… Вместо зажигалки нашлись кресало и кусок кремня, и тут Вася вздрогнул — а вокруг не древние ли эпохи, уж больно все архаичное? Но вспомнил, что дед говорил про двести лет, сложил два и два, сообразил, что это соответствует его времени (ну, плюс-минус два лаптя) и малость успокоился. То есть где бы он не находился, цивилизация тут есть, чему подтверждением стал кусок газеты на розжиг, извлеченный из того же мешочка, что и огниво. С датой — сентябрь 1965 года. Хоть газетка и была потерта на сгибах, но пожелтеть не успела и на шестьдесят лет не выглядела никак.
Волосы у Васи встали дыбом.
Глава 4
Кто я? Где мои вещи?
Да нет, не может быть…
Лезет в голову всякая чушь. Ну знахарь, ну индеец, ну газета… Мало ли, завалялась стопка старых газет…