– На мне еще осталось кое-что из одежды, милорд.

– В самом деле? Вот досада! Но это поправимо, миледи.

И он быстро раздел ее.

Обнаженные, они стояли на коленях друг перед другом на обширной кровати под пологом.

– Я хочу тебя, – проговорил он.

– Вижу. И я хочу тебя.

– Нет! – простонал он. – Я хочу проникнуть в твою душу! В твое сердце!

– Ты уже владеешь моим сердцем, Саймон, – со вздохом сказала она.

И тут речи иссякли. К чему слова? Он заполнил ее всю: и душу, и сердце, и тело…

Она извивалась, стонала; чувствовала, что растворяется, исчезает в волнах страсти… вернее, любви. Да, любви… Его любви.

Он понимал, что теряет самообладание: это было выше его сил, – но делал над собой усилие, и не ради себя, а для нее, чтобы дождаться, когда и она… чтобы разделить с ней блаженство.

Внезапно он ощутил, как все ее тело пронзила дрожь, Дафна изогнулась, запрокинула голову, он увидел ее лицо… Никогда раньше в эти мгновения он не видел ее лица. Мысли о собственном семени поглощали его. И сейчас он был поражен застывшим выражением безмерного счастья, полной отрешенности.

– О господи, как же я люблю тебя! – вырвалось у него, и он продолжил свои движения.

Она открыла глаза и с тревогой в голосе спросила:

– Саймон, ты не забыл?.. То, что всегда…

Он понял ее с полуслова. Она продолжала тем же сдавленным шепотом:

– Я не хочу… не нужно… чтобы ты делал это только ради меня… Не надо, если ты сам не…

Комок встал в его горле, но он сразу почувствовал разницу: то был не знак приближающегося приступа болезни. Это было предвестие облегчающих слез, наполнивших его глаза, еще одно проявление его безмерной любви.

Он сделал несколько движений, и затем произошло то, чего он сейчас хотел, на что решился сам, по своей воле.

Какое же счастье он испытал, как хорошо и покойно стало на душе и во всем теле!