Географически ближайшей к Италии конфликтной зоной были Балканы, и Муссолини бурно поддержал стремление Болгарии получить порт в Эгейском море. А сразу после эксперимента с захватом Корфу в 1923 году была затеяна сложная игра с целью получения Италией колонии в Малой Азии, на территории современной Турции.
Формальная аннексия Фиуме прошла без особых проблем — югославы были настроены примирительно, но зато усилия итальянского МИДа сразу же сосредоточились на Албании. На тамошнего вождя, Ахмета Зогу, пришедшего к власти с помощью югославов, пролился целый дождь благодеяний из Италии. В ход шли и деньги, и оружие в подарок, и все под обещание не брать все это ни у кого другого.
Установление протектората над Албанией считалось очень важной задачей.
И тут, конечно, встает законный вопрос: ну зачем все это было надо? У Италии уже имелся опыт с вновь приобретенными портами Фиуме и Триестом. Под австрийским правлением это были процветающие торговые города, морские ворота Австро-Венгрии, порты, через которые на эскпорт уходила сельскохозяйственная продукция из обширного региона, прилегающего к ним территориально.
Оказавшись в составе Италии, они мигом превратились в «тупики».
Всякая производственная и торговая деятельность в них резко упала, и они вместо источника доходов для итальянской казны превратились в тяжелое бремя. С колониями происходило то же самое — пользы от них было мало, но в них вкачивалось втрое больше средств, чем они приносили. И все это — только из соображений престижа.
Так сказать, во имя создания «иллюзии великодержавия».
Примерно из этих же соображений Италия затеяла сближение с Россией. СССР в то время пребывал в своего рода дипломатической изоляции — и для Муссолини было важно подчеркнуть, что Италия сделала шаг в сторону Советского правительства «первой из великих держав».
Когда оказалось, что формальное признание СССР было сделано Англией на несколько дней раньше итальянского. Муссолини специальной нотой, направленной и в Москву, и в Лондон, протестовал против этого нападения на престиж Италии[66].
Похоже, что, кроме соображений престижа, его вообще ничего не занимало.
Скажем, в 1924 году, еще до установления своей диктатуры, он проводил довольно рискованные переговоры в Германии — вплоть до предложения тайных продаж туда химического оружия. А проекты объединения Германии и Австрии всячески одобрялись.
Потом в голову дуче пришла мысль, что это как бы нехорошо.
И он сделал громкое заявление, что слабая Австрия — величайшее завоевание Италии в Великой войне и что соседство с такой Австрией — залог безопасности страны. И добавил, что Италия, если что, «готова сражаться за сохранение Австрии независимой».
Во всем этом не было никакой системы и никакого долговременного планирования. Когда в октябре 1925 года европейские державы собирались в Локарно договариваться о гарантиях франко-германской границы — такой, какая сложилась после окончания Великой войны 1914–1918 годов, — Муссолини сначала захотел дополнительного протокола с гарантией новой итало-австрийской границы, а потом, буквально на ровном месте, от этой идеи отказался. Он решил, что для Италии требовать гарантий — признак слабости. Получается, что прав был Хемингуэй: «Муссолини думал как редактор — в терминах заголовков».
III
Это, собственно, можно наглядно продемонстрировать как раз на примере Локарно. Сначала Муссолини потребовал переноса конференции в Италию. Казалось бы, он уже пробовал совершенно такой же трюк в отношении Лондонской конференции, и тогда его не удостоили даже отказом.
Ну можно же было сделать из этого какие-то выводы?
Но нет — требование было повторено, и из этого опять ничего не получилось. Тогда через дипломатические представительства Италии пошли намеки устроителям конференции в Локарно, что Муссолини будет ее всячески саботировать, если только ему не обеспечат там какую-то видную роль. И даже какую роль-то он хочет сыграть — и то не уточнялось.
Все равно какую — лишь бы видную.
Ну, и с этим ничего не вышло — как-то вот не нашли устроители конференции ничего специального для главы правительства Королевства Италия. И тогда Муссолини, презрев гордость, все-таки приехал в Локарно. Как хо-рошо-знали в МИДе, шеф был способен подписать любое соглашение и без особого учета итальянских интересов — лишь бы появиться на Европейский сцене во всем блеске своей славы и в окружении подходящего антуража.