Все изменилось совершенно внезапно, без малейшего предупреждения, в один тихий зимний вечер. За окном падал снег, Уль показывал отцу новое упражнение, которое изучил днем, но вместо привычного возгласа восхищения родитель вдруг сообщил, что у единственного до сей поры отпрыска скоро появится сестренка. И добавил: «Радуйся! Ты будешь не один, сынок!». Но Уль как бы… и так не один. У него есть семья, немногочисленные, но никогда на его памяти не менявшиеся слуги. Да хоть собаку в будке взять — тоже своя.
За день до появления новорожденной все домашние словно с ума посходили. Сначала почти сутки не спали, носились вокруг спальни, где пряталась матушка. Потом разбудили уставшего Уля, чтобы с возгласами восторга показать младенца буквально на несколько секунд, сообщив, что они с сестрой очень похожи. И только после этого пошли спать.
На третью попытку наследника проникнуть в ново обустроенную детскую и выяснить о каком именно сходстве с бесполым лысым «нечто» шла речь, его, солнышко и любимца, внезапно заперли на чердаке.
Уль уже было придумал, как разбив окно, выбраться на крышу, но… где-то в доме закричали.
Странно, испуганно, как-то неправильно.
Мальчишка прижал ухо к двери, стараясь понять, что происходит. И услышал новые возгласы, тоже быстро оборвавшиеся. А потом раздался истошный женский, пронзительный до невозможности вопль. Ульрих ударил плечом в закрытую дверь, пытаясь выбить замок.
Дубовые планки остались недвижимыми, не поддавшись напору хрупких детских плеч. А крик все продолжался и продолжался, то стихая, то снова взлетая ввысь и ввинчиваясь в перепонки. Он становился то мужским, то женским. И мальчишка уже не понимал, где начинается один и заканчивается другой.
Ему казалось, что его звали. Казалось, что он различает голоса. Что-то происходило в ЕГО доме, в ЕГО мире, где не могло случиться большей неприятности, чем комната на чердаке.
На каком-то из ударов он перестал чувствовать боль от зажженных искр.
А когда крики прекратились полностью, Уль выбил дверь.
Кап. В полной тишине темно-красная капля упала с его разбитых кулаков вниз и разлетелась по паркетной доске. Превращаясь в некрасивое, грязное и совершенно неуместное пятно с алыми лучами.
Рассветные лучи скрещивались в замершем воздухе, пылинки едва заметно колебались, словно поддаваясь его дыханию. Мальчик шагнул на лестницу и почти сразу остановился, глядя на тело под ногами. Все в крови, яркой, до тошноты. И — разум маленького человека сделал что мог, не закрываясь полностью, не превращая его сознание в хаос, а всего лишь превращая алое — в черное.
Перед ним лежал один из охранников поместья, когда-то добродушный мужчина с широкими руками-лопатами, а теперь бездыханно обмякший, в нательной рубашке, которая висела лентами, изрезанная наискось… ЧЕРНЫМИ штрихами.
Уль побежал дальше, спотыкаясь, но упорно преодолевая ступень за ступенью. На втором этаже в большом холле лежали несколько таких же перечеркнутых темными разрезами людей. Еще один охранник… горничная… недавно нанятая няня, совсем юная девушка, с которой Уль так и не успел познакомиться.
У двери в спальню лежали родители. Уль смотрел и понимал, что они больше никогда не будут прощать его или журить, никогда посмеются над его рассказами, не поцелуют измазанную вареньем щеку. Он был готов хоть каждую неделю сидеть взаперти, лишь бы они были живы, но боги молчали, не предлагая сделок.
- У — у—уш, — прошипела мужская фигура, склонившаяся над его отцом.
Неизвестный стоял спиной. Его руку и тело отца соединяла полупрозрачная, уродливо извивающаяся лента. Она медленно втягивалась в мужчину.
Уль сделал пару шагов назад, чтобы добраться до погибшего охранника и поднял лежащий рядом с ним грубоватый одноручный меч. Рукоять заскользила в ладони, тоже измазанная в черном.
Но мальчишка не сдавался. Сжимая оружие двумя руками. Упрямо, до онемения в сведенных пальцах. Щеки почему-то стали мокрыми, перед глазами плыло, но Уль только сжал зубы и подтянул меч выше, стараясь поднять его острием вверх. Неуклюже развернулся, возвращаясь к незнакомцу.