По его собственным подсчетам, Максимилиан предпринял 17 военных кампаний, каждой из которых в «Триумфальной процессии» посвящено свое особое знамя. Изыскивая деньги на походы, он пытался использовать скрытые ресурсы Священной Римской империи. О реорганизации ее структуры различные реформаторы задумывались уже за добрых полвека до того. Но никто не мыслил так, как это описывают некоторые историки: эволюция государственного аппарата, федерализация или даже примирение состояния «не-государства» с состоянием «не-не-государства» с движением в сторону последнего. Напротив, большинство обращалось к мифическому прошлому и грезило о возврате освященного небесами порядка, когда совместное правление императора и князей обеспечивало торжество справедливости. Максимилиану же, напротив, нужна была эффективная система мобилизации финансов и военной силы, и он вовсе не желал делить с кем-то свою власть, как это планировали реформаторы[91].
Императору не удалось заставить Священную Римскую империю платить за то, что в тот период понималось как «его войны». Но пока он пытался выбить из империи деньги, реформаторы во главе с архиепископом Майнцским ненадолго вынудили его поделиться властью с советом, составленным из курфюрстов и других князей. Еще Максимилиану пришлось пойти на учреждение во Франкфурте высшего органа судебной власти, именовавшегося Имперским камеральным судом, который должен был карать нарушения мира, причем судьи в нем назначались главным образом имперскими князьями и знатью. В ответ Максимилиан учредил свой собственный особый суд в Вене с той же юрисдикцией, что и у Имперского камерального суда, таким образом фактически создав две конкурирующие судебные системы. В 1508 г. для укрепления монаршего авторитета Максимилиан получил у папы дозволение королям Священной Римской империи именоваться «избранными императорами» и использовать императорский титул, даже если их не короновали в Риме. Титул римского короля с этого момента начал носить будущий император, которого избирали и короновали еще при жизни предшественника, чтобы гарантировать преемственность.
Несколько упорядочила управление империей введенная в 1500 г. система «имперских округов» — территориальных единиц, которые должны были совместно выставлять войска для исполнения судебных решений. Система округов наследовала системе ландфогтов, учрежденной королем Рудольфом Габсбургом еще в XIII в., только округами управляли не наместники правителя, а советы из местных князей и знати. Помимо этого, реформаторам удалось усилить роль имперского съезда — рейхстага, превратив неофициальное мероприятие в государственный институт, издающий обязательные к исполнению законы. Впрочем, Максимилиан и здесь сумел оставить рычаги управления за собой. Именно он должен был открывать сессии рейхстага и определять их повестку; осталось у него и право вето. Чтобы получить силу закона, решения рейхстага должны были быть одобрены императором, а помимо него — тремя отдельными «куриями»: курфюрстов, князей и городов. Несмотря на то что заседания продолжались с четырех утра до полуночи, они нередко завершались без какого-либо решения.
Император и князья, в сущности, нейтрализовали друг друга. Никому из них не нужно было сильное центральное правительство, ограничивающее их собственное влияние. Таким образом, Священная Римская империя оставалась в лучшем случае контролирующим институтом, который существовал, чтобы предотвращать вспышки чрезмерного насилия. Как и прежде, повседневная жизнь земель определялась высшей знатью и князьями, среди которых были и Габсбурги с их обширными владениями. Священная Римская империя, стоявшая над князьями и землями, выполняла лишь самые базовые функции, оставаясь структурой обеспечения безопасности на крайний случай — тем, что немецкие теоретики XIX в. именовали «государством — ночным сторожем».
Максимилиан постоянно брался за заведомо невозможное, или же его начинания быстро исчерпывали себя из-за недостатка заинтересованности с его стороны. Он то и дело объявлял, что отправляется в крестовый поход, а в 1494 г. учредил новый рыцарский орден Святого Георгия, чтобы руководить освобождением Иерусалима, но в итоге никакого похода так и не случилось. Столь же непоследовательной была его политика в отношении австрийских евреев. В 1495 г. он распорядился изгнать их из Штирии, но предложил им убежище в Нижней Австрии. Он выискивал секретные смыслы в мистическом учении каббалы, потом объявил запрет на все еврейские тексты, но почти тут же его отменил. В 1511 г., после смерти своей второй жены, Максимилиан подумывал занять папский престол. Эти планы зашли настолько далеко, что он уже просчитывал расходы на подкуп кардиналов и убедил банкирский дом Фуггеров финансировать все предприятие. В письме дочери Маргарите он обещал принять обет безбрачия и «больше никогда не устремляться к нагим женщинам», а в конце подписался: «Макси, ваш добрый отец и будущий папа римский». Из этих замыслов ничего не вышло, как и из возникших несколько лет спустя планов сделать бургундские земли отдельным королевством под древним франкским названием Австразия[92].
В брачной политике планы Максимилиана были столь же дерзкими, и, повернись дело немного иначе, это могло бы выйти боком его наследникам. В 1496 и 1497 гг. он соединил обоих своих детей браками с испанской королевской семьей: Филиппа женил на Хуане (позже получившей прозвище Безумная), меланхоличной дочери Фердинанда Арагонского и Изабеллы Кастильской, а Маргариту выдал за Хуана, единственного сына Фердинанда и Изабеллы. Максимилиан многим рисковал, ведь если бы у Хуана и Маргариты родился сын, то он, испанский принц, мог бы претендовать по крайней мере на часть владений Максимилиана. Однако вышло так, что Хуан умер первым — по сведениям современников, постельные аппетиты молодой супруги истощили его настолько, что на его примере позже проповедовали воздержание. Брак Филиппа и Хуаны, напротив, оказался счастливым, несмотря на одолевавшие Хуану периоды депрессии. Она успела родить Филиппу шестерых детей, прежде чем тот безвременно умер от солнечного удара. Старший из сыновей Хуаны Карл Гентский унаследовал и титулы Максимилиана, и все испанское королевство. Однако этим дело не закончилось. Фердинанд Арагонский, женившийся в 1505 г. вторым браком, хотел передать свое королевство сыну, которого ему подарит новая супруга, Жермена де Фуа. Однако мальчик, которого Жермена наконец родила в 1509-м, прожил только несколько часов[93].
Как Фридрих III, так и Максимилиан упорно стремились включить в число габсбургских владений Венгрию, но все их переговоры с венгерским королем Матьяшем Корвином (1458–1490) о брачном союзе перечеркивались неспособностью Матьяша произвести законное потомство. Переговоры с преемником Матьяша Владиславом II Ягеллоном, который был также королем Чехии, оказались более плодотворными и закончились в 1515 г. двойной помолвкой: внуки Максимилиана Мария и Фердинанд обручились соответственно с детьми Владислава Людовиком и Анной. Церемонии официального бракосочетания состоялись в 1521 и 1522 гг. И вновь двойной брачный альянс нес в себе риск того, что Австрия отойдет дому Ягеллонов. Но вышло иначе, и в итоге сами Габсбурги поглотили Венгрию и Чехию[94].
Оба устроенных Максимилианом двойных брачных союза — с испанскими королями и с Ягеллонами — были чем-то вроде азартной игры. Как отмечал впоследствии Карл Гентский, к тому времени — император Карл V, брачная дипломатия ненадежна и опасна, поскольку нужное развитие событий невозможно гарантировать. Однако случилось так, что обе ставки Максимилиана сработали и его потомки стали повелителями не только Европы, но и всей планеты. Появившееся позже и ставшее расхожим в XVII в. речение гласило: «Где другие затевают войны, ты, счастливая Австрия, заключаешь браки»[95].
Можно смеяться над сумасбродными фантазиями Максимилиана, над его верхоглядством и напыщенным хвастовством. Но своими маневрами он достиг того, что аллегория из «Белого короля» стала для Габсбургов политической реальностью, в которой наследники Максимилиана правили солидной частью Европы, а через испанские связи — еще и обширными землями в Новом Свете. Через каких-то несколько десятилетий после смерти Максимилиана подданными Габсбургов стали даже «люди из дальнего Каликута» с гравюры «Триумфальной процессии». Если вспомнить те унижения, поражения и разделы, которые дом Габсбургов претерпевал предшествующие 200 лет, деяния Максимилиана выглядят особенно грандиозными, а его тщеславные фантазии — не такими уж беспочвенными. С помощью везения, брачных союзов и военной силы он превратил дом Габсбургов из второстепенной центральноевропейской династии в мощнейшую континентальную монархию, уступавшую только Франции. Под властью его внука и наследника на императорском троне Карла V Габсбурги сделают еще один шаг вперед и станут силой общемирового масштаба.
6
КАРЛ V: ПОВЕЛИТЕЛЬ МИРА
Максимилиан умер в 1519 г. Нам точно неизвестно отчего, поскольку врачи, лечившие его, находили у него все мыслимые недуги: разлитие желчи, колит или перитонит, камни, плеврит, дизентерию и т. д. (на самом деле наиболее вероятная причина смерти Максимилиана — сифилис). Похоронили императора между тем не в помпезной гробнице, которую он велел соорудить в Инсбруке, а в часовне Святого Георгия в Винер-Нойштадте, в простом мраморном саркофаге, который заодно служил и алтарем. Император положен там как кающийся грешник, и согласно протоколу, который он сам составил, его тело перед погребением высекли, голову обрили, а зубы выбили. Даже в смерти Максимилиан не утратил навыка совершать эффектные жесты[96].
За несколько лет до кончины Максимилиан заказал художнику Бернхарду Штригелю семейный портрет, изображающий императора с его первой женой, сыном и внуками. Это самый знаменитый портрет такого типа в истории Габсбургов, но изображенное там — чистейший вымысел. Максимилиан представлен мужчиной в расцвете сил, хотя в дни, когда писался портрет, император был уже настолько болен, что всюду возил с собой заранее заготовленный гроб. Его лицо, на портрете гладко выбритое, обрамляла жидкая седая борода. Жена и сын, изображенные рядом с ним, давно покинули этот мир — собственно, взгляд Марии Бургундской возведен к небесам именно потому, что ее уже нет в живых. Более того, трое детей с портрета никогда в жизни не встречались, потому что Фердинанд, на картине прижимающийся к руке деда, рос в Испании, а Карл Гентский, сидящий рядом, — в Нидерландах. Третий ребенок, со светлыми локонами, — это, строго говоря, даже не Габсбург, а король из рода Ягеллонов, Людовик II Венгерский, связанный теперь с Габсбургами брачными узами благодаря двойной помолвке 1515 г. Оставшись сиротой после случившейся спустя год смерти отца, короля Владислава, Людовик согласился, чтобы Максимилиан стал одним из его опекунов — потому он и присутствует на портрете.
К Карлу Гентскому, будущему императору Карлу V, кисть Штригеля была очень милосердна: когда писался портрет, челюсти Карла были так сильно деформированы, что верхняя совсем не совпадала с нижней, а несчастный случай с каретой уже практически лишил его передних зубов (предположительно, с тех пор Карл носил вставные зубы, так же как позже был вынужден прибегать к очкам). Из-за увеличенных аденоидов у Карла все время был приоткрыт рот. Какой-то бестактный испанский придворный позже посоветовал Карлу остерегаться, как бы у него во глотке не завелись насекомые, ведь кастильские мясные мухи знамениты своей наглостью. Не щадили Карла и историки, описывавшие его как посредственного и бездарного правителя, живой пережиток Средневековья. «Не очень интересный» — такое безжалостное определение дал Карлу V шотландский философ XVIII в. Дэвид Юм. А поскольку депрессия обычно не вызывает особого сочувствия, душевная болезнь, настигшая Карла в середине 1550-х гг., и его последующее отречение, воспринимались как образцовый пример жизненного краха[97].
Во владение испанскими землями молодой король вступил в 1516 г., после смерти своего деда по матери Фердинанда Арагонского. Эти земли включали в себя Сицилию, южную часть Италии и Сардинию, к которым между 1510 и 1520 гг. добавились анклавы на побережье Северной Африки, часть которых и поныне принадлежит Испании, а позже еще и Тунис. Также в годы правления Карла Испания приобрела обширные колонии в Новом Свете: после 1519 г. испанской стала Мексика; после 1529-го — империя инков с центром в Перу; а в конце 1530-х гг. — земли, известные нам как Чили. В 1521 г. мореплаватель Фернан Магеллан объявил испанскими далекие острова в Тихом океане, которые позже получили название Филиппины — в честь сына Карла V короля Филиппа II. В глазах современников владение такими колоссальными территориями делало Карла «владыкой всего света» или, как выражался завоеватель Мексики Эрнан Кортес, «королем королей» и «вселенским монархом». А для его мексиканских подданных Карл был еще и «повелителем землетрясений»: они считали, что власть испанского монарха распространяется и на гигантских подземных броненосцев, которые вызывают дрожь земли, роя свои норы[98].
Вскоре после первого визита Карла в Испанию (1517) там вспыхнул направленный против него мятеж, спровоцированный главным образом алчностью его разряженных фламандских придворных, принявшихся опустошать испанскую казну. Мятеж подавили, но Карл извлек из этой истории урок. С тех пор и в Испании, и в остальных своих владениях он предпочитал способ правления, основанный на сотрудничестве с местными элитами и влиятельными лицами, уважении их привилегий и стремлении к согласию. Хотя Карл обычно не доверял испанским грандам практическую работу по управлению страной, он ставил их на высокие посты в армии и колониях. Кроме того, он принимал их в орден Золотого руна, изначально бургундский, члены которого на орденских собраниях имели возможность на равных общаться с королем. На таких встречах Карл покладисто выслушивал от собравшихся рыцарей упреки в нерешительности, излишнем внимании к мелочам и огромных долгах — и давал в ответ пустые обещания исправиться[99].
Склонность Карла к переговорам особенно хорошо видна в его отношениях с кастильским и арагонским парламентами. С кастильскими кортесами он встречался примерно раз в три года, а с арагонскими — примерно раз в пять лет. Карл никогда не признавал правила, по которому согласие любого из испанских парламентов на новые налоги монарх мог получить лишь в обмен на какие-то уступки. Тем не менее выслушивая петиции кортесов и нередко придавая им статус закона, он укреплял представление, что между монархом и подданными заключен некий договор и что королевская власть не является абсолютной, но в определенной мере ограничена конституционными нормами.
Свои финансовые трудности Карл превратил в политическую добродетель. Ему вечно нужны были деньги. В Кастилии монарх имел право взимать целый ряд налогов без согласия кортесов. Именно эти средства Карл всегда первыми пускал на свои предприятия и их же закладывал в обеспечение займов. А дальше король зависел от голосований кортесов, которые из-за этого вынужден был созывать. К 1530-м гг. кастильские кортесы уже были недовольны истощением государства в связи с необоснованными зарубежными тратами и противились требованиям Карла ввести новые налоги. Но к тому времени у Карла появился новый источник средств — поступления из американских колоний, к которым скоро добавились доходы от боливийских серебряных рудников. Но и этих денег, как собранных в Испании, так и поступавших из Нового Света, не хватало, и Карлу приходилось одалживаться у немецких и итальянских банкиров, часто под убийственную ставку, достигавшую в начале 1550-х гг. 100 % годовых. Хотя прямые сравнения тут не всегда адекватны, если смотреть на главных соперников Карла, то его доходы от Испании и заморских владений составляли чуть меньше половины доходов французского короля и меньше четверти — турецкого султана[100].
Безденежье не умеряло амбиций Карла. Половину своего 40-летнего царствования Карл враждовал с Францией, сражаясь с ней в Италии, в Пиренеях и вдоль западной границы Священной Римской империи. Он воевал с турками на Дунае, отправлял флотилии против их североафриканских союзников и проводил военные кампании внутри Священной Римской империи. Соотношение военных побед и поражений Карла определить непросто. Ему не удалось отвоевать бургундские земли, захваченные французами в 1477 г., но он утвердил свою власть в Италии, вытеснив с Апеннинского полуострова соперника, короля Франции Франциска I. В Священной Римской империи он потерпел неудачу и не смог довести до конца борьбу с «врагами церкви». В 1535 г. Карл захватил город Тунис, в цитадели которого на 40 лет расположился испанский гарнизон, но в 1541-м посланный Карлом флот разбился у берегов Алжира.
В день своего отречения в Брюсселе Карл перечислял собравшимся свои путешествия: