Он вспомнил, как алжирский паша Саид-Али, известный своей исключительной удачливостью в морских боях, поклялся султану Селиму, что привезет ему голову Ушак-паши, и действительно во время сражения на Черном море всего лет восемь назад рвался на сближение с русским флагманским кораблем, которым был тот же «Св. Павел». Однако от метких выстрелов русских комендоров полетели в воду абордажные лестницы, и реи, и обломки раззолоченной кормы адмиральского корабля, а он сам, Ушаков, кричал тогда, грозя кулаком: «Я тебе покажу, бездельник Саид, как давать такие клятвы султану!..» Не прошло и полчаса, как избитый корабль Саида ушел под защиту других судов огромного турецкого флота, а спустя четыре часа под защиту ночной темноты ушел и весь способный еще идти неприятельский флот.

Ушаков понял ужас в побелевших глазах генерала Шабо, который дрожавшими руками передавал ему только что полученную обратно для этой цели свою саблю.

— Я прошу оказать милосердие мне и моим людям, господин адмирал! умоляюще сказал Шабо.

Говоривший по-французски Сорокин перевел его слова Ушакову.

— Прошу вас принять вашу саблю обратно, — сказал Ушаков. — Вы и ваши люди вели себя геройски.

Слезы показались на глазах Шабо, когда он услышал от Сорокина сказанное адмиралом и принимал свою саблю. Но он спросил еще:

— Куда же теперь — в Россию отправите вы, господин адмирал, меня, моих офицеров и солдат?

Ответ на этот вопрос был уже заранее приготовлен Ушаковым, и потому он сказал твердо:

— Нет, не в Россию... Если вы лично и каждый из ваших солдат и офицеров дадите мне честное слово и подписку, что полтора только года не будете служить в рядах своих войск против России, Англии, Турции и их союзников, то вы все будете отправлены во Францию на ваших же судах.

Это великодушие победителя так потрясло генерала Шабо, что он, слишком много переживший с раннего утра, зарыдал и бросился на грудь Ушакову.

Но в это время поднимался уже к главной цитадели и Кадыр-бей со свитой десятка в два своих морских офицеров, и тут, у цитадели, когда Ушаков уходил от Шабо, они встретились и поздравили друг друга с победой.

Кивнув на массу пленных французов, расположившихся у стен под конвоем русских солдат и матросов, турок, албанцев и корфиотов, весело блеснув маслянистыми черными глазами и проведя пальцем по своей шее, шепнул Кадыр-бей Ушакову:

— Головы им всем будем резать долой, а, друг Ушак-паша, а?

— Только попробуй, — сурово ответил Ушаков, — тогда уж не назовешь меня своим другом!

— Почему так?

Кадыр-бей не столько был обижен этим, сколько вполне искренне удивлен. Он думал даже, не пошутил ли Ушак-паша. Однако Ушаков тут же распорядился заменить всех конвойных турок, а также и других русскими матросами, приказав им следить не столько за тем, чтобы не разбежались пленные, которым и некуда было здесь бежать, сколько за тем, чтобы они остались живы.

Из шестисот пятидесяти крепостных орудий, в большинстве подбитых, свыше четырехсот оказалось медных и, между прочим, все мортиры и гаубицы.

Стараясь казаться опечаленным, Кадыр-бей говорил Ушакову:

— Друг, мой начальник! Я тебе уступлю пленных французов, так и быть, я добрый. Ты захотел взять их всех себе — что же, возьми, корми этих собак, я могу тебе сделать такой подарок... Но за это все медные пушки ты отдашь мне, так я говорю, а?

— Нет, не так, друг Кадыр-бей... Это — военная добыча и ее нужно поделить соответственно между всеми союзниками, — ответил Ушаков, имея в виду корфиотов, которые, получив независимость, должны были завести свою армию, и албанцев.