Господи! За что же так?

10 июля.

Не думал, что еще придется писать. Но надо успеть кое-что закончить. К тому же, сегодня я могу немного приподняться, и правая рука чуть-чуть отпустила. Диктовать мне бы не хотелось – не привык.

Девять дней, как погиб Борис. Его похоронили вместе с его убийцей – в ту же ночь марковец застрелился. В записке он просил простить и утверждал, что не хотел убивать Бориса. Хотел лишь сбить с его головы фуражку. Но рука дрогнула.

Поручик Усвятский стрелялся из моего маузера – того самого, что я возил с собою от самого Токмака.

Мне принесли все, что Борис Усвятский оставил в наследство. Я отдал Туркулу его солдатский «Георгий», знак «За защиту Крыма» и Галлиполийский крест. Я просил Антона Васильевича положить в сумку и мои награды, но он наотрез отказался.

Неоконченную главу романа я отдал Туркулу. Читать ее я не смог.

Вчера ко мне зашел Фельдфебель и говорил таким непривычным тоном, что я сразу понял – дело совсем худо. Так говорят со смертельно ранеными. Стало ясно – он пришел попрощаться.

Что еще? Антон Васильевич обещал помочь Татьяне перебраться в Сербию и, по возможности, помочь устроиться. Я дал ему адрес в Праге, чтоб он сообщил Лешке Егорову. Туркул также просил мой харьковский адрес, чтобы написать, когда представится случай, но я отказался. Едва ли такая весть порадует моих родителей. Моей бывшей супруге будет, вероятно, все равно, а дочери лучше обо мне ничего не знать.

У нее будет своя жизнь. Другая...

Ну, вроде, все. Можно отдавать написанное вместе с моей старой тетрадью Туркулу. Осталось одно, последнее – список наших офицеров. Жаль, что я уже не могу вспомнить всех. Всех нас, оставшихся под Ростовом, Екатеринодаром, Миллерово, Волновахой, Токмаком. Всех, у кого за спиною Флегетон.

И еще. Я обязательно должен сказать