Все разъяснилось только к вечеру. Нас выручил конный корпус Барбовича. Скрытно подойдя к Константиновке, Барбович ударил с севера прямо в середину боевых порядков красных. Корпус потерял до трети своего состава, но свое дело сделал. Боевые порядки и тылы краснопузых перемешались, передовые части оказались в полукольце, и к вечеру 11 августа три красные дивизии отошли обратно к Каховке и заняли там оборону.

Всегда уважал бойцов Барбовича. Они выручали нас и раньше, выручили и в эти дни. Через три месяца генерал-лейтенант Барбович вновь повел своих ребят на красные пулеметы, пытаясь спасти Крым. Но время чудес, увы, кончилось – сотни пулеметных тачанок господина Каретника ударили в упор, и корпус лег на холодный песок Литовского полуострова.

Тогда нам не было известно, что происходит у Каховки. Мы спали, и нас не могли добудиться ни кашевары, привезшие ужин, ни генерал Андгуладзе, ни даже штабс-капитан Докутович, проснувшийся первым и безуспешно пытавшийся поставить нас на ноги.

Очнулись мы уже поздно вечером, когда закат догорел и со степи подул свежий ветер. Но теперь он нес не привычный запах степных трав и созревшей пшеницы – воздух был полон гари и порохового смрада. У горизонта тянулась красная полоса – вдоль Днепра, не прекращаясь ни на минуту, продолжались бои.

Поручик Усвятский прибыл меня навестить. На этот раз он был в прекрасном настроении, похоже, начисто забыв бредни по поводу дуэли. Наши вещи собраны, осталось дождаться приказа. Я напомнил поручику, что читатели с нетерпением ожидают окончания его великого романа. Поручик Усвятский поспешил меня успокоить – роман успешно приближается к финалу. Финал же, по мнению автора, будет умеренно-оптимистичным. Интересно, что это будет означать на практике?

1 июля.

Сегодня я чувствую себя настолько лучше, что уже начинаю подумывать о возобновлении прогулок, хотя бы минут по десять в сутки. Вчера поручик Усвятский вновь приносил книжку о лечебной гимнастике, но с этим можно не торопиться. Во всяком случае, капитулировать я не намерен. Сорокинцы не сдаются!

Утром 12-го мы вернулись в Каменный Колодязь и уже начали было располагаться на отдых, как последовал приказ собираться и вновь готовиться к походу. Штабс-капитан Докутович узнал в штабе, что вчера два полка 13-й дивизии вместе с конницей Барбовича атаковали красных у Каховки, но были отбиты, а генерал Андгуладзе, по слухам, ранен. Теперь к Каховке выдвигались все резервные части, в том числе и мы.

Перед выступлением штабс-капитан Докутович построил отряд, и мы еще раз проверили уцелевших. Нас оставалось почти столько же, сколько восемь месяцев назад под Токмаком. Но уже не было Николая Сергеевича, не было трех моих взводных, не осталось и десятка тех, с кем в декабре 17-го мы вышли из Ростова. Что ж, мои прапорщики командовали теперь взводами не хуже, чем Сеня Новиков и Володя Огоновский, а поручик Усвятский давно уже мог вести нашу роту в бой. Люди менялись, уходили навсегда, и один я оставался на месте, словно и вправду завороженный.

Последние сорокинцы. Я уже тогда понимал – последние.

Я еще раз попытался оставить прапорщика Немно в тылу, но наш цыган стоял на своем. Я обратился к штабс-капитану Докутовичу, но тот, переговорив с прапорщиком, резонно рассудил, что рана у него легкая, а офицеров у нас и так не хватает. Он был прав, но что-то заставляло не соглашаться с очевидным. Может быть то, что в последние дни прапорщик Немно перестал улыбаться, отвечал невпопад и впервые, словно забыв русский, обращался к нам время от времени по-цыгански. Он, как и все мы, здорово устал, но я опасался, что это не усталость, а то, иное, так часто мною виденное. Тот самый взгляд – взгляд Ангела.

Переубедить мне никого не удалось, но в одном штабс-капитан Докутович со мной согласился – Ольгу мы оставили в Каменном Колодязе, в дивизионном лазарете, который собирались эвакуировать в Мелитополь. Прощаясь с нашей сестрой милосердия, прапорщик Геренис сделал суровое лицо и как бы ненароком звякнул шашкой. Я пожал Ольге руку, а она шепнула, чтоб я берег себя и остальных – насколько это возможно. Я шепнул в ответ, что нам беречься не надо. Мы и так – бессмертные.

Уходили под вечер. Отдохнувшие кони бодро бежали, а расшалившийся Лютик то и дело пытался вырваться вперед, кося на меня лукавым глазом. Поручик Усвятский ехал рядом на своей гнедой кобыле, изредка чертыхаясь – ездить он так и не выучился. Я бы и сам охотно пересел на повозку, но не хотелось обижать Лютика. К тому же, мы торопились.

Спускалась ночь, зарево на горизонте росло, и до нас все отчетливее доносился грохот канонады. К полуночи мы прошли Терны, и разрывы стали еще слышнее – Каховка была рядом. Через полчаса колонна остановилась. Штабс-капитан Докутович коротко побеседовал с кем-то из штабных, прибывших из Каховки, и сообщил нам, что части Андгуладзе и конница Барбовича ведут бой на окраине города, но из-за Днепра подтягиваются свежие силы красных и, по слухам, через реку переправляются танки. Следовало спешить – в Каховке каждый штык был на счету.

Дорога потянулась на высокий холм, мы поневоле замедлили ход, но тут Лютик заржал и в несколько мгновений одолел подъем, буквально взлетев на вершину. В лицо мне ударил красный свет, и я непроизвольно дернул поводья. Лютик удивленно заржал, но дисциплинированно остановился.

Холм был высок, и вся Каховка лежала, как на ладони. Огненное зарево затопило полнеба, и недвижная гладь Днепра казалась розовой. Город горел, пламя рвалось ввысь, и сквозь него лишь кое-где проглядывали черные коробки домов. Разрывы снарядов сливались в сплошной гул, еле различимо стрекотали пулеметные очереди. Я стоял, не в силах тронуться с места и отвести глаза от красного зарева. Рядом со мною придержал свою гнедую поручик Усвятский и тоже недвижно застыл, глядя вперед. Неподалеку заржал еще один конь – прапорщик Геренис остановил Злыдня и нерешительно гарцевал на месте, поглядывая то на нас с поручиком, то на горящий город. Наш отряд уже почти перевалил вершину холма, и тут к нам присоединился прапорщик Немно. Он кинул беглый взгляд на панораму Днепра и попытался пришпорить коня. Но конь вдруг споткнулся, еле удержавшись на ногах, прапорщик что-то закричал ему по-цыгански, дернул удила, конь взвился свечкой и поскакал вниз.

Тут заржал Лютик. Я помотал головой, отгоняя наваждение, и тронул каблуком его бока. Конь шагнул вперед, и вслед за мной тронулись все остальные. Дорога пошла вниз, стало светло, как днем, и трепещущий красный огонь окружил нас со всех сторон.

Что-то сегодня в нашем госпитале тихо. Никто не забежал ко мне в гости, поручика Усвятского, и того нет. Впрочем, не буду уподобляться дядюшке Евгения Онегина. И так я им всем очень благодарен. В общем-то, можно считать, что мне в этой жизни повезло.

2 июля.

Борис Усвятский убит вчера на дуэли. Мне не хотели говорить.