Финт, не задумываясь, исковеркал ее имя и остался очень собою доволен, хотя экономка, похоже, ничего не заметила. А вот кухарка заметила и рассмеялась – причем не без ехидства. Финт в жизни не прочел ни единой книги, но если бы прочел – кухарку он читал с той же легкостью; это просто поразительно, сколько всего можно понять по глазам, или по фырканью, или даже по непристойному звуку – если он вклинится в разговор в нужном месте. Есть просто язык, а есть язык интонаций, быстрых взглядов, неуловимых движений лица – привычных мелочей, которых сам не осознаешь. Те, кто считает, будто лица их непроницаемы, даже не догадываются, что выбалтывают свои сокровенные мысли любому, у кого достанет смекалки распознать сигналы, а сейчас один такой сигнал прямо-таки плавал в воздухе, точно вывеска в руках у ангела, и недвусмысленно возвещал, что кухарка терпеть не может экономку – настолько, что охотно над ней поглумится даже в присутствии Финта.

Так что Финт преловко прикинулся чуть более усталым, и чуть более напуганным, и чуть более заискивающим, чем обычно. Кухарка тотчас же поманила его к себе и сказала – тихо, но не настолько, чтобы не расслышала экономка:

– Ладно, паренек, у меня тут овсянка варится, могу и тебе плеснуть, и есть еще кус баранины, самую малость пованивает, ну да ты небось и похуже едал. Тебя устроит?

Слезы брызнули из глаз Финта: качественные такие слезы, с душой и с салом, – хоть ножом режь. Финт рухнул на колени, прижал к груди руки и с глубокой искренностью произнес:

– Благослови вас Господь, хозяюшка, благослови вас Господь!

Эта бессовестная пантомима принесла ему здоровенную миску овсянки – с очень даже приемлемым количеством сахара. Баранина еще не дошла до той стадии, когда мясо начинает жить своей собственной, внутренней жизнью; Финт с благодарностью принял завернутый в газету подарок – потушить с чем-нибудь вполне сгодится – и проворно затолкал его в карман, чтоб не испарился ненароком. Что до овсянки, гость вычерпал из миски все до последней капли – к явному одобрению кухарки, почтенной дамы, которая, надо отметить, при каждом движении тряслась всем чем можно, включая подбородок.

Финт мысленно уже занес ее в список союзников, по крайней мере против экономки, которая все еще пепелила его злобным взглядом, – но тут кухарка грубо ухватила его за руку и завопила, куда громче, чем подсказывала необходимость:

– А ну-ка пошли в буфетную, поглядим, много ли ты успел натырить, парень!

Финт попытался высвободиться, но кухарка, как говорилось выше, была женщина корпулентная, как оно за кухарками водится. Таща гостя за собою, она нагнулась к нему и шикнула:

– Да не вырывайся ты. Голова совсем не варит, что ли? Молчи и делай, как велю!

Кухарка открыла дверь и повлекла гостя вниз по каменным ступенькам в пахнущую соленьями комнатушку. Захлопнув дверь за собою, она слегка помягчела и объяснила:

– Эта старая кошелка, экономка то есть, будет клясться и божиться, что ты ночью стянул то и это, и уж можешь не сомневаться, что побрякушки на самом-то деле осядут в ее собственных карманах. Так что если ты здесь с кем и задружился, вся дружба тут же и испарится, что утренняя роса. Хозяева-то – они люди порядочные, всегда купятся на жалостную историю честного трудяги на мели или падшей женщины, которая пытается подняться, уж сколько я их тут перевидала. И скажу я тебе, что очень многие такие истории – чистая правда, уж кому и знать, как не мне.

Сколь можно более вежливо Финт попытался убрать с себя ее руки. А то кухарка ощупывала его куда ниже, чем диктовала необходимость, причем с явным энтузиазмом и с характерным блеском в глазах.

Проследив выражение его лица, она воскликнула:

– Да я ж не всегда была жирной старой кошелкой; когда-то споткнулась, было дело, но тут же прыг – и снова на ногах. Вот так и надо, парень. Любой способен подняться, если закваски хватит. Нет уж, я не всегда такая была; чес-слово, ты б здорово удивился, а может, и развеселился бы и, правду сказать, в паре случаев, пожалуй, что и засмущался бы.

– Да, хозяюшка, – смиренно согласился Финт. – И, будьте добры, хватит меня лапать.

Кухарка расхохоталась – подбородки так и заходили ходуном, – а затем, посерьезнев, произнесла:

– Судомойка мне рассказала, ты этой ночью вроде как помог спасти какую-то славную девчушку от головорезов, а я-то знаю – знаю доподлинно! – что тебя точно в чем-нибудь да обвинят, если я не растолкую тебе, что почем. Так вот, малыш, отдавай-ка добром тетушке Куикли все, чем успел поживиться, а я уж позабочусь о том, чтоб вернуть вещички по местам. Мне эта семья по душе, и я не потерплю, чтоб их грабили, даже такой бойкий парнишечка, как ты. Так что кайся давай в своих грехах, и все тебе простится, и выйдешь ты отсюда без единого пятна на репутации, и хотелось бы мне сказать то же о твоей одеже. – Она оглядела его штаны – и неодобрительно поморщилась.

Финт с ухмылкой протянул ей одну-единственную серебряную ложку:

– Ложечка, одна, и то только потому, что я ее в руке держал, когда вы меня сюда вниз потащили. – Затем он предъявил колоду карт. – А это, хозяюшка, мне дал сам мистер Диккенс.