– Слушаюсь, сэр!

…Суммарно Ричард получил с поклонников собачьих бегов более десяти тысяч. 3150 фунтов как первый приз и 7500 фунтов как выигрыш Киттинга в тотализаторе.

Дик остался доволен, но решил подобных «подвигов» пока не повторять. Особенно Ричарда радовало то, что «Tide» успешно прошёл ещё одно испытание. Хорошо было и то, что круг его знакомств продолжал расширяться. Брикстонская победа немало способствовала этому. Ведь даже «Кроникл» посвятила неожиданному выигрышу новичка небольшую заметку.

Ричард Стэнфорд постепенно, шаг за шагом, становился своим в среде столичной золотой молодёжи, отпрысков старинных аристократических родов и наследников крупных буржуа. Его добрыми знакомыми стали Дэниэл Каптерблейк, сын виконта Лонсдейла из Нортгемптона, Фредерик Тренуордрайт, юный барон из Сомерсета и целый ряд других молодых людей из высшего общества. Все они были на три – пять лет старше Стэнфорда, но эта возрастная разница совершенно не ощущалась. Ричард по-прежнему выглядел старше своих лет, о его внутреннем мире и вовсе говорить нечего.

Дик сделался завзятым театралом. В компании своих новых приятелей он посещал спектакли Ковент-Гарденского и Друри-Лейнского театров, Лицеум, Итальянскую оперу… Он неплохо играл в крокет и гольф, трижды принимал участие в командных состязаниях по гребле, защищая цвета клуба Брукса. Словом, граф Ричард Стэнфорд вёл светскую жизнь. И ждал своего шанса.

За развлечениями и новыми знакомствами Ричард отнюдь не забывал о самообразовании и работе в своей лаборатории. Сумма его знаний, способность проникать во внутреннюю сущность веществ и понимание сложной механики работы человеческого организма росли от месяца к месяцу. Совершенствовалось и мастерство экспериментатора. Стэнфорд не делал секрета из своих занятий практическим естествознанием, своего интереса к науке. В его новом кругу общения к такому увлечению молодого графа относились с уважением.

Здесь необходимо сделать некоторые пояснения.

Ричарду Стэнфорду повезло в том, что он родился в Англии! В любой другой европейской стране аристократ, человек из общества, серьёзно интересующийся наукой и занимающийся практическими исследованиями, оказался бы белой вороной. Очень трудно представить себе испанского гранда, прусского юнкера, пэра Франции или русского боярина работающими в лаборатории и пытающимися постигнуть тайны строения вещества. Исключения, конечно же, бывали, но крайне редко. И такие люди вызывали опасливое, настороженное недоумение, вплоть до того, что их считали не совсем нормальными. Военная служба, дипломатическое поприще, в крайнем случае карьера юриста – вот освящённые традицией пути молодых аристократов на континенте. Медициной же и естественными науками занимались в Средние века всё больше монахи, а в новое время – представители третьего сословия. Но чтобы кто-то из настоящей наследной знати занимался столь низменными предметами, с одной стороны подозрительно попахивающими колдовством, а с другой – граничащими с ремеслом цирюльника… Это сочли бы экстравагантностью на грани неприличия.

Не то в Англии! Среди естествоиспытателей, прославивших британскую науку, аристократы не были редкостью. И какие аристократы! Сэр Френсис Бэкон, лорд Верлам, творец и идеолог научной методологии; сэр Джон Кемпбелл, лорд Гринвич, блестящий механик, оптик и астроном, создатель прославленной на весь мир обсерватории; сэр Исаак Ньютон; сэр Хемфри Дэви; сэр Джон Кавендиш… Какие имена!

Кстати сказать, «Белокурая Бесс» – Елизавета Тюдор, которая в конце XVI века учредила Королевское Общество, по сути дела британскую Академию, сама была для своего времени отлично образована, интересовалась алхимией, медициной и не чуждалась научных досугов.

Сейчас, спустя три столетия, президентом Королевского Общества был ещё один потомок древнего аристократического рода, превосходный физик сэр Джордж Гилберт Томпсон, лорд Кельвин. Это в его честь названа абсолютная температурная шкала.

Дик побывал на нескольких заседаниях химической и физиологической секций Королевского Общества, он даже встретился с самим лордом Кельвином, мощным стариком с львиной гривой седых волос и проницательным взглядом. Они говорили более часа, и Джи-Джи, как называли маститого физика ученики, был совершенно очарован своим молодым собеседником и даже предложил ему место ассистента в своей лаборатории. Ричард вежливо поблагодарил и отказался. Он слишком ценил свою свободу, да и экспериментальная физика лежала несколько в стороне от его интересов.

Седьмого февраля девяносто третьего года Ричард Стэнфорд отпраздновал в кругу новых друзей своё восемнадцатилетие. А через неделю, в день святого Валентина, у него состоялся очень любопытный разговор.

Дэниэл Каптерблейк пригласил Ричарда отужинать вместе в трактирчике «Корона и Скипетр» на Гровенор-сквер. Стэнфорд принял приглашение, общество Дэниэла было ему приятно. Старшему сыну виконта Лонсдейла недавно исполнилось двадцать пять лет. Высокий и стройный блондин, с большими карими глазами, в которых светился немного ленивый ум и читалось чуть мечтательное настроение, не оставляющее Дэниэла. Не сказать, чтобы писаный красавчик, но редкостно симпатичен! При этом чувствовалось в его внешности что-то немного детское, точнее мальчишеское, и это «что-то» придавало ему дополнительное обаяние. Есть такие люди, с которыми даже поскандалить приятно…

За свои двадцать пять лет где только Дэниэл не успел побывать, чем только не успел позаниматься! Каптерблейка отличала исключительная живость характера и некоторый здоровый авантюризм, в родном Нортгемптоне ему не сиделось. Ещё мальчиком он сопровождал отца в поездке по Вест-Индии, в двадцать лет охотился на львов и кафрских буйволов в Центральной Африке, затем объездил почти всю континентальную Европу. Он был отличным рассказчиком, и Ричард любил слушать рассказы Каптерблейка, сам Дик до сих пор не покидал родного острова.

Дэниэл Каптерблейк получил отличное образование, он с блеском окончил Вестминстерскую школу, как «королевский стипендиат», а такая привилегия даётся немногим. Он изучал международное право и готовился к дипломатической карьере, уже успел обзавестись весьма перспективными знакомствами как в правящем Сент-Джеймсском кабинете, так и среди лидеров оппозиции.

Всё в его жизни было бы замечательно, только вот отец Дэниэла, сэр Невилл Каптерблейк, виконт Лонсдейл, был человеком старого закала, да к тому же весьма скуповатым, а жизнь в столице, как уже замечалось, дорога, особенно для молодого аристократа. Чтобы справиться с финансовыми трудностями, Дэниэл попытался играть на бирже, но ему фатально не везло. Каптерблейк залез в солидные долги, положение его стало, деликатно выражаясь, не слишком приятным. Кстати, долговые тюрьмы были отменены парламентским биллем и указом королевы лишь десятью годами ранее…

Ричард и Дэниэл сидели за столиком «Короны и Скипетра», они уже отужинали в чисто британском стиле: свиной грудинкой с яичницей, и теперь неторопливо беседовали о всяких пустяках. Дэниэл, заказавший бутылку хереса за шестнадцать шиллингов, медленно потягивал вино и курил трубку. Перед Стэнфордом стояла пинтовая кружка подогретого портера с тмином, корицей и гвоздикой, более крепких напитков Ричард не пил. К табаку Дик также не пристрастился, но запах отличного греческого «Месаксуди», который курил Каптерблейк, был ему приятен.

– День святого Валентина, – уныло произнёс Дэниэл, – день всех влюблённых. Век бы его не видать!

– Что так, Дэнни? Отчего столь похоронный тон? – удивлённо поднял брови Ричард. – Ваша симпатия не отвечает вам взаимностью?