– Уверен, Дрю рассказал, какую судьбу я тебе уготовил, – произнес мужчина. – Уверен, он поведал, что я предпочел бы видеть тебя мертвой. Впрочем, так даже лучше. Лучше, потому что ты знаешь, что он все еще тебя любит, даже если не отвечаешь ему тем же. Поэтому мы пометили тебя. Поэтому мы подвергли тебя омовению. А теперь призываем тебя покаяться. А затем отправим тебя назад как отмеченную грехом, но не прощенную.

У Мэри Мэй кружилась голова, и ее сложно было держать вертикально. Вокруг все плыло, а когда она смотрела на Иоанна и Дрю, ей казалось, что они тают.

Тогда она обратила взгляд к стене. Все вокруг было покрыто кожей. Ее обрывки казались мертвыми бабочками, насаженными на иглы. Под действием наркотика она даже начала видеть в этом своеобразную красоту. Красоту в грехе и красоту в кусках кожи, срезанной с груди грешников.

Иоанн повернулся к Дрю и заговорил. Он предположил, что парню будет тяжело видеть то, что последует далее. Сказал, что тот должен вернуться в дом и ждать. Пообещал, что все кончится, как только будет получено покаяние.

Сомнение сменилось принятием, и вскоре Мэри Мэй поняла, что осталась наедине с Иоанном. За Дрю закрылась дверь, и мужчина шагнул в сторону, оказавшись под лучом света. Снизу он казался тенью, и девушке почудилось, что это ее отец смотрит на нее сверху вниз.

Да, это был ее отец. Не оставалось никаких сомнений. И когда мужчина сдвинулся так, что его стало возможно разглядеть, это лишь укрепило ее уверенность. Его лицо. Его глаза. Прикосновение его руки к щеке. Мэри Мэй не понимала, как это возможно. Она просто наблюдала, как он отошел в другую часть комнаты и некоторое время вовсе не смотрел на нее. Это он, думала она. Это точно он. Ее разум все еще пытался разобраться в происходящем, но все тело уже было во власти наркотика.

Отец вернулся к ней. Он взял ее руки в свои и развернул ладонями вверх. Его взгляд был так внимателен, будто он хотел создать карту ее отпечатков. Когда он заговорил, его голос то нарастал, то стихал. И это был голос не Иоанна, а ее умершего отца. Он словно утешал ее из потустороннего мира. Каждое его слово было тщательно подобрано. Он говорил и делал паузы, растягивал слоги или же наоборот резко замолкал.

– Твои руки, – говорил отец. – Только посмотри, что ты с ними сделала… Что ты сделала, чтобы попасть сюда.

Все в синяках и царапинах. Все эти раны – пустые и тщетные усилия. Ты пришла к нам, пусть ты пока сама этого не понимаешь. Ты пришла к нам, чтобы исполнить свое предназначение. И твои руки – начало всему. Подумай, что они могут построить. Представь, что они могут сотворить. В каждом пальчике столько силы, а для всех десяти нет вовсе никаких преград.

Это впечатляло. Словно золотая середина меж палаточными сборищами и берущими змей протестантами. Мэри Мэй пыталась понять все в целом. Она пыталась найти смысл в том, что видела. Пыталась определить, Иоанн это или ее отец, но в то же время не понимала разницы. Она слушала переливы голоса и думала о жизни после смерти, о том, что души способны возвращаться, если это необходимо, о том, что же эта душа, наделенная неизбывной мудростью, знающая, что ждет за чертой, видит сейчас в ней – признает ее ангелом или демоном, сулит кару или спасение.

Он продолжал смотреть на нее, а затем будто отдалился к стене, где были развешаны куски кожи. В сознании девушки они шевелились, порождая шорох сброшенной змеиной чешуи – символа преемственности физических тел.

Она больше не верила. Не верила, что перед ней ее отец. Из-за смертной черты никто не мог вернуться. Он ушел. Он ушел из этого мира, а значит, не мог быть сейчас перед ней.

Иоанн продолжал смотреть на нее. Его взгляд оказывал почти магическое действие. Он, словно ягуар, взирал из темноты на свою добычу. Понимание, где она и с кем она, обрушилось на Мэри Мэй, подобно водопаду. Она попыталась отползти в сторону, но мужчина крепко держал ее ладони в своих. Когда она опустила взгляд, то это уже были не руки Иоанна. Это опять были руки ее отца. Морщинистые и мозолистые. Любящие. Эти руки она не могла ненавидеть. Она хотела держаться за них, как будто это могло помешать ему вновь оставить ее одну.

Когда она вновь подняла взгляд, он поглаживал ее руки так, как родитель может утешать свое дитя.

– Вместе, – с нежностью проговорил он, – рука в руке, так в одной семье мы делим тепло и понимание. Мы делим с тобой дар открывающихся возможностей. Но без этого дара ты совсем одна.

Он держал ее руки еще мгновение, а потом резко отпустил, и девушка поняла, что он хотел сказать, в тот же миг ощутив холод комнаты. В воздухе ощущалось разложение, но не столько из-за кожи, сколько из-за ощущения потерь и сожалений.

– Ты понимаешь? – вопросил мужчина. – Ты понимаешь свой грех? Ты видишь, как он преграждает тебе путь к вратам небесным?

Он вновь стоял в потоке света, и его кожа сияла изнутри. Отец. Его волосы казались облаком. Она растерянно осмотрелась, как будто бы находясь на границе между сном и явью, чуя опасность, но не понимая, откуда она исходит. Она видела лишь своего отца и больше всего хотела оказаться рядом с ним, схватить и никогда не отпускать. Но сейчас она не могла даже пошевелиться, как будто бы она находилась под водой, а он смотрел на нее с поверхности.

Он вновь заговорил:

– Этот грех будет помыкать тобой. И в снах, и наяву он будет отравлять твою жизнь. Но я могу его остановить. Я могу вытащить его на поверхность и затем когда-нибудь срезать с твоей кожи. Приветствуешь ли ты это?