Увидев меня, парнишка вскочил, нахмурив брови.

— Кто вы? Что вам нужно? Уйдите, госпожа, нам сейчас не до гостей!

— Кто там, Тэри? — раздался голос матери.

Спустя мгновение она сама выглянула из-за печи, наверное, спешно вытирала фартуком заплаканное лицо.

Я улыбнулась ей и вошла. Отец Терентий скользнул по мне равнодушным взглядом, не прекращая выть, и снова уставился в окно. А затем вдруг резко развернувшись, вскочил на ноги и… замолчал. Застыл, щурясь на меня, как на солнце. Нерешительно, будто забыл нормальные слова, произнес:

— Тэна?

Тэна — обращение к жрице Великой Матери, простое короткое слово, в его устах зазвучало целой молитвой, гимном величию Богини — столько он вложил в него эмоций!

— Что же ты сделал с собой, брат мой, — ласково сказала я, подходя и беря его за руки, — зачем довел себя до такого состояния? Сядь рядом, давай поговорим…

Краем глаза увидела, как женщина, быстро направившись к двери, закрыла ее, и сделала знак сыну — тот задернул шторы. Все верно, в такое время надо опасаться косых взглядов и любопытных ушей!

— Тэна, — дрожащим голосом спросила жена отца Терентия, — вы и правда — жрица Сашаиссы?

Я кивнула. Отец Терентий не сводил с меня взгляда. В глубине его глаз я видела вихрастого мальчишку, однажды услышавшего Зов и посвятившего себя служению Богине. Он был хорошим священником — честным, строгим, справедливым. В дождь и слякоть, студеными горными зимами ежедневно обходил паству, для каждого находя шутку, слово утешения и поддержки — кому что нужно было. Встреться в моей жизни подобный пастырь, может быть, и не росла бы я такой оторвой, не наделала бы всех тех глупостей, о которых теперь стыдно вспоминать.

Все эти мысли пронеслись в моей голове в мгновение ока. Стены дома, родные Терентия вдруг отдалились, а затем и вовсе пропали. Мы были с ним одни в центре огромной, сияющей чаши.

— Давай помолимся, брат мой, — тихо сказала я, — давай помолимся об избавлении тебя от отчаяния, ведь нет большего греха, чем оно. Все остальные — лишь его порождения. Ты помнишь слова молитвы? Бирюза…

— …И мед…

Слова давались ему с трудом. Тяжело возвращаться из бездны, куда загнал себя сам, из горькой темноты, из остро пахнущего страха, из змеиных колец человеческой подлости.

Однако голос креп и становился громче, хотя Терентий все еще бормотал, торопился, глотал окончания. Слова молитвы выжжены на сердцах верующих, но для священников они подобны воздуху, без которого невозможно дышать и жить. Отец Терентий читал молитву, а я безмолвно просила у Великой Матери укрепить его дух, изгнать безумие, что он сам наслал на себя в качестве наказания. Однако Сашаисса не дала мне Силу, чтобы исцелить его. Она поступила иначе.

‘Оглянитесь…’

Мы с Терентием заозирались. Ощущение величайшего восхищения отразилось на его лице, и я знала, что на моем такое же. Не в чаше мы находились — в ладонях Великой Матери парили, словно облака, и бирюзовое небо, полное закатного меда, было синими глазами, что смотрели на нас с любовью, пред которой ни одно отчаяние, ни один страх не могли устоять. Вера — ощущение целой вселенной в сердце, но коли увидел эту вселенную воочию, никогда не забудешь, никогда не отступишь, никогда не сойдешь с Пути…

Священник плакал навзрыд, и слезы очищали его душу от страха, изгоняли отчаяние. Плакал, как ребенок, но ни следа безумия не было в его плаче, ни стонов, ни волчьего воя.

Видение мелькнуло и пропало, свет остался — в моей душе и в душе отца Терения. И лицо его стало светлым, будто источало сияние, а в руки вернулась сила. Подняв на меня заплаканные восторженные глаза, он сказал: