Глава IV

Арьергард никуда не идет

У Илии Гавела было особенное свойство: чужой страх отрезвлял его. Когда вокруг царила паника, он возвышался над ней. Все его силы приумножались в такие моменты, словно ответственность была незримым бичом, не позволяющим ему расслабиться и пустить все на самотек. Он познал свою отвагу в детстве, когда играл с одноклассниками в вышибалы. Суть игры была незайтелива: выбить с помощью мяча как можно больше соперников и не вылететь самому. Все ребята врассыпную разбегались от летящего в них вышибалы, но Илия выходил вперед, ловил мяч и мгновенно атаковал сам. Стратегия понятная и победоносная, но никто больше почему-то к ней не прибегал. Мяч был очень страшным. Илия тоже его боялся, потому и ловил скорее, чтобы тот не мог навредить ему и сокомандникам.

Эхо шлепков мяча о пол школьного спортзала не шло в сравнение со звуками артиллерийской атаки. Илия узнал беспощадным опытным путем, что человек может умереть от попадания в лицо огромного мерзлого комка земли. Было удивительно узнавать, что каждый снаряд заводил страшный механизм, и мир вокруг оживал, и в нем начинали происходить вещи, до того неведомые. И что в общем-то по законам физики творимое вокруг правильно, а по законам морали – нет. Когда человек наблюдает неестественные процессы, он рискует сойти с ума. Категория чудесного опасна для психики – предупреждали агнологи. Что же до безобразного… Илия еще во время первого боя принял за правило не давать оценки тому, что ему виделось скорее кошмаром, чем реальностью. Когда парень из твоего блиндажа, с которым ты недавно познакомился и узнал, какая кличка у его собаки, оставшейся дома (кстати, пса звали Реджи), – несет в руках те части себя, что явно должны быть внутри тела, лучше всего не думать о том, насколько увиденное ненормально. Разумнее просто не смотреть на его руки, хотя получается с трудом. Вообще не думать – было основной уловкой окопников. Илия и Тристан, которые большую часть сознательной жизни только и делали, что учились, не сразу познали эту великую мудрость. Поэтому поначалу они просто пытались переключаться на мысли о чем-то отстраненном, но беспощадная логическая цепочка приводила их в реальность в самый страшный момент. И становилось еще хуже. «Здесь всегда положение только ухудшается, лучше не бывает никогда», – поучал капитан Илию. Гаро, приятель Тристана, был прав – все вокруг ныли. Даже те, кто не любил жалобы, ныли о том, что все ноют.

Старый фронт был конвейером бесконечной боли и потерь, он сдвигался и возвращался в границы все время Войны-на-меже. От него все устали. Илию отправили именно сюда. Новым фронтом, что простирался на северной границе, назвали битвы за города Эскалота. Солдаты получали письма от родственников с Нового фронта и сплетничали о том, какое там разверзлось пекло. И тогда нытье о бытности на Старом фронте сдабривалось фразой «лучше так». «Видите, в сравнении стало лучше», – сказал Илия капитану. На Новом фронте царила ненависть и ярость: обе стороны видели резон войны и ставили цели. А позиционная война замерла во временной петле с повторяющейся смертельной рутиной. И командиры уже не ругали солдат за игру в футбол между окопами и не называли поздравления противника с Покровицей братанием с врагом. Некоторые бойцы прибыли сюда в самом начале в возрасте Илии и, проведя здесь восемь лет, не знали другой работы. Поэтому, когда новенькие приходили в исступление от слухов, что до следующей Покровицы они уж точно вернутся домой, «старики» только отмахивались: «Каждый год обещают. Это традиция такая, вместо подарков».

Самый короткий день в году назывался Покровицей. В долгую ночь было положено хранить тишину: праздничный день был выходным для уютных домашних дел, семейных встреч и спокойного сна. Даже противники давали друг другу выспаться. По традиции готовили пироги с зимними ягодами и запекали сыр и яблоки – на ужин не принято было подавать мясо, птицу или рыбу из уважения к чужой жизни. Даже для царства животных наступал покой. Праздничный сухой паек включал в себя имбирные печенья, горячий шоколад в порошке и яблоки с карамелью. Завсегдатаи Старого фронта рассказали, что это самый щедрый на сладости паек, который они получали за долгие годы.

– Гаро! Я глазам не верю – Гаро! – воскликнул Тристан, когда увидел в лагере у полевой кухни высокого детину.

Кавалеристы седьмого полка обернулись на его оклик, а сам Гаро бросился к товарищу, заграбастал его и приподнял над землей. Когда они закончили трепать друг друга по волосам, подошел еще один молодой человек с пальерской нашивкой на шинели. Тристан растерялся при встрече, они оба не знали, как начать беседу. Пальер протянул ему руку, Тристан с облегчением ее принял. До Илии донеслось: «Я рад тебя встретить!», а потом: «Эй, Илия, иди к нам!».

– Познакомься, это Гаро Паветт, о котором я тебе рассказывал, и Оркелуз де Луази, – представил Тристан.

Было заметно, он видел парней впервые со дня выпуска. Не приучился еще официозу в представлении рыцарей преемнику. Может, вовсе не собирался перенимать чопорную манеру. А Илия и рад был. Последнее, чего он желал, чтобы рыцари начали перед ним раскланиваться на глазах у сослуживцев. Но они начали.

– Господа, не стоит! – остановил он их. – Друзья Тристана – мои друзья. Да и потом, на нас все смотрят.

– Если все так, как говорят, однажды нам придется вам кланяться, – любезно сказал Оркелуз. – Мы же не адъютанты вашего высочества.