Но, Кадди, похвала ценней награды
И слава много выше всякой мзды:
Поверь, что нет счастливее звезды,
Чем буйству юных возводить преграды,
Советом отвращать их от беды
И вдохновенья объяснять отрады.
Настрой свирель на сладостный напев,
И, покорясь, округа молодая
К тебе прильнет, рассудок забывая:
Так укрощал Орфей Плутонов гнев,
Из Тартара подругу вызволяя,
И самый Цербер слушал, присмирев.
Кадди:
Так Аргусовы очи дети славят,[333]
И птица, распуская хвост, горда;
Но за красу павлину никогда
Ни зернышка в кормушку не прибавят.
Что слово? Дым и тает без следа.
Что слава? Ветр и к ветру путь направит.
Пирс:
Певец, оставь пустое шутовство,
Душой из бренной воспари юдоли:
Воспой героев, иже на престоле
Делили с грозным Марсом торжество,
И рыцарей, врага разивших в поле,
Не запятнав доспеха своего.
И Муза, вольно простирая крылья,
Обнимет ими Запад и Восток,
Чтоб ты на гимн благой Элизе мог
Направить вдохновенные усилья
Иль пел медведя,[334] что у милых ног
Дары свои слагает в изобилье.
Когда ж остынет гимнов жаркий звук,
Ты воспоешь блаженство нежной ласки
И будешь вторить мирной сельской пляске
И прославлять хранительный досуг.
Но знай, какие б ни избрал ты краски,
Хвала Элизе и тебе, мой друг.
Кадди:
Да, я слыхал, что римлянин Вергилий
Был Меценатом к Августу введен:
Для бранных песен вмиг оставил он
Смиренный звук пастушеских идиллий.
Поныне отражает небосклон
Набат его легенд и грозных былей.
Увы, Октавиан давно почил,
И Мецената прах оделся глиной:
Не до́лжно ль быть сие певцам причиной
Великих славить, не жалея сил,
Напоминать о доблести старинной
И гнать забвенье от святых могил?
Но днесь к упадку мужество клонится,
И просится геройство на покой,
И рой пиитов жалких вразнобой
Твердит ученым судьям небылицы,
И разум иссыхает, как изгой,
И солнце чести замкнуто в темницу.
И если твой, Поэзия, росток
От корня старого пробьется снова,
Ты потакаешь слуху сквернослова
И поощряешь низость и порок:
Так в поисках признания земного,
Не расцветая, вянет твой цветок.
Пирс:
О Муза, где пребыть тебе по чину?
Когда ты не допущена к дворцу
(А он тебе всех более к лицу),
В служанки ты идешь к простолюдину.
Взмахни крылами, вознесись к Творцу:
В презренном мире нет тебе притину.
Кадди:
Ах, Пирс, не всякой Музе сей удел:
Моей не хватит рвенья, и здоровья,
И дара воспарять от многословья.
Вот Колин[335] бы взлететь не оробел:
Не будь он злою поражен любовью,
То лебедем бы взвился и запел.
Пирс:
Глупец, не от любви ль его усердье
Стремиться дале звезд за горний свод,
Не от любви ль он дерзко предпочтет
Взирать с восторгом в зеркало бессмертья?
Возвышенная страсть зовет в полет,
И низкий ум парит над низкой твердью.
Кадди:
Куда там! Все как раз наоборот:
Всевластная любовь певца тиранит,
И силы гонит прочь, и ум туманит,
И сякнет стих от горестных забот.
Неволя вольной Музе крылья ранит.
Немудрый ткач две ткани сразу ткет.
Тому, кто ищет славы лирным звоном,
Свобода ради грозных слов нужна
С обильем яств и реками вина.
Недаром Бахус дружит с Аполлоном:
Когда в пирах мечта опьянена,
Стихи бегут потоком оживленным.
Ах, Пирс, певцы поют не для забав:
Не знаешь ты терзаний наших бурных.
О, как сменить позор венцов мишурных
На славный плющ и хмель старинных прав,
Чтоб Муза гордо вышла на котурнах,
Себе Беллону в спутницы избрав!
Увы! Нужда мешает песне звонкой:
Угас, не разгоревшись, пламень мой.
Хоть ты, мой друг, утешь певца зимой
И дай приют его свирели тонкой.
Пирс:
Когда стада придут с пастьбы домой,
Получит Кадди лучшего ягненка.
Девиз Кадди:[336]
Agitante calescimus illo etc.[337]
Царица фей
Отрывки
Перевод А. Сергеева
«Она внимала повести скорбей…»
Она внимала повести скорбей,[338]
Стараясь превозмочь свои печали,
Но те от тщанья делались сильней,
И любящее сердце разрывали,
И угли страсти в пламень подсыпали;
Чем чище и возвышенней мечта,
Тем невозможней расставанье с ней.
В очах померкнет мира красота,
Когда в несчастье рыцарь Алого Креста.
Едва в груди страданье утолилось,
Не в силах оставаться взаперти,
Она в скитанья дальние пустилась
По заданному карликом пути,
Чтоб рыцаря любезного найти
Живым иль мертвым; многие кручины
В дождях и бурях должно ей снести.
Так шла она чрез горы и стремнины,
Блуждала по лесам и мерила равнины.
И вот ей повстречался наконец
Достойный рыцарь с юношей-слугою.
Как Фебов ослепительный венец,
Он лил кругом сиянье неземное,
Смущая взоры блещущей бронею.
Закован в латы с головы до ног,
Он был неуязвим на поле боя;
Алмазный пояс стан его облег,
Сверкая, как в ночи святых небес чертог.
Один алмаз меж прочих выделялся
Как средоточье чародейных сил,
Он дивной девы профилем казался,
Горел, как Геспер средь меньших светил,
И слабый взгляд могуществом дивил;
Он острый меч, оправленный ножнами
Слоновой кости, к поясу крепил;
На рукояти золотое пламя
Лизало перламутр витыми языками.
Надменный шлем лучился, позлащен;
Его убранство ужас порождало;
Вцепился в гребень золотой дракон
Несытыми когтями: на забрало
Спадало ядом дышащее жало;
И мнилось, пасть, пылая, пред собой
Столь яростные искры рассыпала,
Что содрогнулся б тотчас всяк живой;
А скользкая спина лоснилась чешуей.
Над гребнем и чудовищем крылатым
Качался многоцветный конский хвост,
Обрызганный внизу зерненым златом
И перлами увитый вперехлест;
Так дерево с цветами ярче звезд
На высотах зеленой Селинии,[339]
Одно дерзнув подняться в полный рост,
Приемлет ветры добрые и злые
И пляшет круглый год, потворствуя стихии.
Округлый щит был кожами укрыт,
Дабы случайно смертный робким глазом
Не увидал разящий этот щит,
Что был сплошным сверкающим алмазом;
Верней защиты не отыщет разум,
Затем что камень тверже, чем металл,
Он ржу и силу отвергает разом;
Он в жарких битвах копья притуплял
И мог крушить мечи о яростный кристалл.
Сей щит не выставлялся против правых,
Но угрожал злокозненным сердцам
И укрощал чудовищ многоглавых
Иль слал отважный вызов небесам,
Где в зыбких высях солнечным лучам
Не вырваться из облачного плена;
Так златокудрый Феб изведал срам,
Равно как среброликая Селена,
Когда на ней волшба наводит пятна тлена.
Но щит не опасался колдовства
Ужасного в заклятьях чародея
Иль оборотня, чья душа мертва;
Зане при взгляде на него, немея,
Камнями становились лиходеи,
А камни прахом, и от праха след
Мгновенно исчезал; и, цепенея,
Глаза гордыни свой природный цвет
Меняли иль вовек не зрели белый свет.
Сей свод чудес достоин чистой веры,
Затем что чудотворный исполин
Являл их слишком многие примеры:
То был славнейший из волхвов — Мерлин,
Что щит и латы принцу мог один
Содеять для воинственной потехи;
Когда ж скончался дивный властелин,
Царица Фей взяла его доспехи:
Кто хочет правду зреть, да узрит без помехи!
«Суровый ум, чье гордое призванье…»
Суровый ум, чье гордое призванье[340]
Вершить дела царей и судьбы стран,
Презрит мои свободные писанья,
Зане я с неких пор любовью пьян
И не врачую боль сердечных ран,
Но юность подвергаю искушенью
И, воспевая сладостный обман,
Немудро подношу ей в поученье
Не доблести пример, но тлен стихоплетенья.
Да смолкнут те, кто не умел любить:
Их льдистых душ не растопило пламя;
Не им природный чистый жар судить,
Вотще сравняв с нечистыми делами
Восторги, коих не знавали сами.
Любовь есть подвиг, благодать и честь,
Она венчает доблестных венцами
И шлет векам о верных сердцем весть,
Готовых для любви все муки перенесть.
Кто хочет обозреть седую древность,
Отыщет в ней примеры без числа
Тому, как славную к наукам ревность
И огнь, врагов сжигающий дотла,
В мужах любовь благая разожгла.
Об этом в полдень под зеленой сенью
Сократова не раз беседа шла:
Он славил дивной страсти вдохновенье,
И Стоик не нашел ему опроверженья.
Пою не вам, премудрые вожди,
Но лишь моей Монархине священной:
Она вмещает в девственной груди
Щедроты и красы любви нетленной;
Пою богине, порожденной пеной,
Лишь той пою, что любит больше всех,
И больше всех любима во вселенной,
И не почтет стихи мои за грех;
И сын ее меня подвигнет на успех.
Храни к певцу монаршее участье,
Амур жестокий, нежный голубок:
Да облеченная гневливой властью
С престола не осудит как порок
Приволье дум и прихотливый слог;
Но сделай так, чтоб чистой страсти сила,
Пролив с небес амброзии поток,
Ей царственное сердце умягчила
И к сим словам любви вниманье устремила.
«Итак, пройдя чрез множество преград…»
Итак, пройдя чрез множество преград,[341]
Я прибыл к неким островным пределам,
И простодушный поразился взгляд:
Досель я мнил, блаженство в мире целом
Земным не почитается уделом.
Но здесь я видел всякий дивный плод,
Какой своим рачением умелым
Природа-мать из персти создает,
И умножает труд число ее красот.
Блистали пущи, порослью богаты
От гордых кедров до убогих мхов,
Цветенье рощ точило ароматы,
Равно как пестрый луговой покров
И стройное изящество садов.
И мыслилось, любое притязанье
Сей чудный остров утолить готов,
Любое прихотливое желанье;
Для каждого бы здесь нашлось очарованье.
Казалось, к смертным возвратился рай:
Столь дивное природы совершенство
Украсило роскошный этот край,
Что праведник, вкушающий блаженство
На небесах, избрал бы отщепенство,
Покинув Елисейские поля,
Затем что много больше благоденства
Сулит ему обильная земля,
И вновь бы жаждал жить, свой дух возвеселя.
Здесь кто хотел — в лесах искал прохлады,
Кто к солнцу устремлялся на простор;
Плескались в речках резвые наяды,
В тиши журчал ручьев созвучный хор;
Издалека виднелись кручи гор,
От взоров долы скромно укрывались;
Влюбленные, оставив сладкий спор,
В зеленых лабиринтах забавлялись;
Искусство с естеством друг другу изумлялись.
Здесь ровными рядами вдоль аллей
Росли дерев различные породы,
Приятно красовались меж ветвей
Отдохновительных беседок своды,
К цветущим берегам манили воды;
И всюду тысячи влюбленных пар
Бродили, божеству слагая оды,
И небо принимало их как дар:
Так непорочен был любви их чистый жар.
Они являли пеньем и игрою
Невинного довольства образец;
От них поодаль виделось иное
Согласье верно любящих сердец,
Иной любви возвышенной венец;
Сих добродетель гордая роднила,
Тщете страстей кладущая конец;
Она их души исполняла пыла
И к доблестным делам их думы возносила.
Средь них Геракл и верный Иолай,
Дамон и Пинтий, общие судьбою;
Давид с Ионафаном, отчий край
Отважно защитившие собою;
Тесей, спаситель чести Пирифоя;
С Британиком негордый добрый Тит,
Пилад, Орест и прочие герои,
Кто столь великой дружбой знаменит,
Что даже смерть и та друзей не разлучит.
«С таким коварством золото волос…»
Перевод А. Сергеева
С таким коварством золото волос
На ней покрыла сетка золотая,
Что взору вряд ли разрешить вопрос,
Где мертвая краса и где живая.
Но смельчаки глядят, не понимая,
Что глаз бессильный каждого обрек
На то, что сердце чародейка злая
Уловит тотчас в золотой силок.
А посему я зренью дал зарок
Игрой лукавой не пленяться боле,
Иначе, поздно распознав подлог,
Потом вовек не выйти из неволи.
Безумен тот, кто предпочтет взамен
Свободе — плен, хоть золотой, но плен.
«Окончил путь усталый старый год…»
Перевод А. Сергеева
Окончил путь усталый старый год,
Явился новый в утреннем сиянье
И начал мерных дней круговорот,
Сулящий нам покой и процветанье.
Оставим же за новогодней гранью
С ушедшей прочь ненастною порой
Ненастье душ и грешные деянья
И жизни обновим привычный строй.
Тогда веселье щедрою рукой
Отмерит миру мрачному природа
И после бурь подарит нам покой
Под свежей красотою небосвода.
Так и любовь — мы с нею поспешим
От старых бед к восторгам молодым.
«Лесной кукушки радостный рожок…»